В церковь прибывали богомольцы. Пахло ладаном и оливковым маслом. Старики, старухи покупали свечи, вставляли в канделябры, подсвечники, крестились и отходили в сторону…
Гусочка, как и все богомольцы, одет по-праздничному: в новенький бордовый чекмень[34], темно-синие штаны и лакированные, на скрипу, остроносые сапоги. Вынув из бокового кармана самодельную свечу и поставив рядом с другими, он трижды осенил себя размашистым крестом, потушил несколько огарков, спрятал в карман — дома из них готовил новые свечи. Почесав огнистую жидкую бороденку, он развязал грязную тряпицу, в которой хранил деньги царской марки, и для вида, что жертвует, опустил их в высокую кружку. Святотатно перекрестился, виновато взглянул на отца Фотия, расхаживавшего по амвону, воровато оглянулся назад и неожиданно увидел Лаврентия Левицкого, с ехидной усмешкой глядевшего на него.
— А ты что ж, Лавруха, не жертвуешь на монастырь? — спросил Гусочка как ни в чем не бывало.
— У меня царских денег нет, Иван Герасимович, — подкручивая острые усы, с улыбкой подмигнул Лаврентий. — Ни кредитки, ни керенки — все советские… Ты там по-дружески и за меня кинь…
— Отак и брехня выходит… — уставив на него маленькие зеленоватые глаза, протянул Гусочка, затем тоненько хихикнул и погрозил скрюченным пальцем: — Без денег в церковь грех ходить. Ты и богу-то норовишь угодить на чужой счет…
— Оно и ты неправедным путем угождаешь, — лукаво заметил Лаврентий.
Поп, дымя кадилом, продолжал вышагивать по амвону.
В конце обедни отец Фотий вынес из алтаря поминания, собранные монахинями до начала службы, положил на аналой. Богомольцы, крестясь и кланяясь, разбирали свои книжечки.
Андрей с женой протискался вперед, отыскал свое поминание, остановился у иконы, изображавшей Георгия Победоносца. Многие богомольцы, продолжали ставить свечи у образов. Кружки постепенно наполнялись деньгами…
* * *
Бородуля и Молчун ждали игуменью в башне. Заняв места у длинного стола, накрытого черной скатертью, на углах которой пестрели мишурные херувимчики, они говорили о Корягине и продразверстке…
Игуменья в сопровождении казачьего полковника и эмиссара поднялась к ним потайным ходом. Казаки из уважения к чинам встали.
Полковник был невысокого роста, тщедушный, с гладко выбритым старушечьим лицом. Из-под черной курпейчатой кубанки[35] на плечи ниспадали жидкие полуседые волосы. Темно-синяя черкеска с костяными газырями сидела мешковато. Щелкнув каблуками начищенных сапог и приложив руку к кубанке, он выкрикнул хрипло:
