– Я надеюсь, ещё увидимся, и не раз. Было всё очень здорово! – напоследок сверкнув очками, отчеканил, прощаясь, Холин.
– Гениально! – сказал Губанов. – Наконец-то мы пообщались, как во время СМОГа. Володя, до свиданья! Привет, Сергей!
– От души спасибо, ребята! Приходите ко мне в мастерскую. Там работы мои посмотрим. Ну и выпьем, – сказал Беленок.
– Рад был встретиться. Всё ништяк! – просветлённо промолвил Пятницкий. – До свидания! Пир был славным. То-то вспомнится он всем нам!..
Никого из гостей недавних в опустевшей квартире не было.
Все ушли. Один за другим. В темень. В ночь. В ненастье. Что делать!..
(И тогда различил я въявь голоса друзей – тех, троих, тех, которых мне, признаюсь, на пиру нашем так не хватало.
– Не грусти! – сказал Ворошилов. – Я когда-нибудь выйду на волю. Мы продолжим наши беседы. Я обязан сейчас победить.
– Ничего! – по-детски сказал сквозь бездонную осень Яковлев. – Мы увидимся скоро, я знаю. Приезжай как-нибудь ко мне.
– Всё в порядке! – сказал Величанский. – Хорошо, что ты помнишь меня. Мы с тобой непременно встретимся. Позвони мне. Я жду. Ну, будь!..
Еле слышный вздох просквозил по листве окрестной – и стихнул. Еле видный свет промелькнул в черноте за влажным окном.)
* * *
Нам с Довлатовым оставалось молчаливо глядеть на остатки небывалой недавней роскоши, а вернее, на то, чего не было, – и действительно, больше не было ни питья, ни еды, – ничего.
И Зверев, проспавший весь день на полу, на своей газете, вдруг вскочил с восклицаньем:
– Бодрит!..
Увидел, что всё уже выпито.
Кивнул головой понимающе.
Достал из-за пазухи спрятанную, целёхонькую чекушку водки. Разлил – всем поровну – на троих. Выпил с нами. Стал, как огурчик, бодрым, крепким, оптимистичным.
И сказал отоспавшийся Зверев:
– Ну, ребята, всё. Отдохнул. Еду. В путь! Мне пора к реалистам!..
И, рванувшись вперёд, к прихожей, хлопнул дверью квартиры, пронёсся вниз по лестнице вихрем стремительным, грохнул дверью подъезда, затопал по дорожке, прошёл по лужам, по набрякшим опавшим листьям, под дождём, сквозь ветер, сквозь темень, сквозь пространство, сквозь время, – и там растворился где-то вдали…
Мы с Довлатовым только вздохнули.
Никого больше нет. Мы одни.
В доме снова шаром покати.
Что ж, придётся опять – выживать.
Я взял тогда с подоконника зверевскую Птицу Времени – и поднял её на ладони повыше – к свету, – вот-вот, почудилось мне, пригрезилось, привиделось, померещилось, поверилось вдруг, – о Господи! – и впрямь она оживёт.
