— Дядя Семен показал тебе гнома?
— Не показал.
— Плохой он дядя, я лучше, я тебе покажу. Хочешь?
Марьянек доверчиво подходит к Максу.
— А где же он, этот гномик?
— Как где! Неужели не знаешь? В трубе.
Макс внезапно подцепляет ребенка крюком протеза за ремень от штанов и подымает над наковальней — голова мальчика исчезает в черном от сажи жерле трубы. Марьянек задыхается от дыма, жар пугает его. Он отчаянно дрыгает ногами и кричит что есть мочи.
В кузницу врывается Агнешка. В два прыжка она подлетает к печи и обеими руками подхватывает мальчика.
— Пустите его! Довольно!
Макс, смутившись, опускает мальчика на землю. Марьянек с плачем прижимается к Агнешке.
— Такой здоровый мужик и пугает ребенка! Позор!
Агнешка кипит от возмущения, но тут она замечает кустарный протез Макса и растерянно умолкает. Осмотревшись, она видит устремленные на нее со всех сторон любопытные взгляды. И она кланяется, невольно делая книксен, и здоровается со всеми, как вежливая, примерная школьница:
— Добрый вечер.
В ответ раздается невнятное бормотание.
— Чему мы обязаны чести… — произносит кузнец, протягивая могучую руку.
— Вы, кажется, видели чему, — перебивает его Агнешка; она уже овладела собой и опять готова перейти в наступление. — У вас есть дети?
— Были двое от жены-покойницы, да не выжили. А так вообще не знаю.
— Мы пока не женимся, детей не считаем.
— А ну-ка, покажись, голубчик, подойди поближе к свету, уж больно ты остроумный.
Юр краснеет и, утратив свою обычную наглость, отступает в тень.
— Решительная ты, барышня, — лицемерно хвалит ее Бобочка. — Столько мужиков, и не боишься?
— А чего мне их бояться? Я сюда приехала, чтобы с людьми познакомиться, детей учить…
— Легкий хлеб, — с неприязнью бормочет Пащук.
— Чересчур легкого хлеба не бывает. Какова работа, таков и хлеб.
— Работа, работа, — презрительно фыркает Пащук. — Так только говорится. Крестьянская работа одна, господская — другая. Господа все больше языком работают, а мы — руками.
— Неправда, — защищается Агнешка. — Любая работа хороша, если приносит пользу.
— Чепуха. Сами-то небось на учительницу выучились.
— Я, прежде чем выучилась, успела всякого хлебнуть. Я не белоручка. И мне бы очень хотелось, чтоб у каждого и головы были крепкие и руки. — Она прикасается ко лбу, потом взмахивает сжатыми кулаками.
— А у вас где крепче? — хохочет Герард. — И мужиков вы не боитесь? В самом деле?
Одна лишь молчавшая Уля чутьем зверька уловила заговорщические жесты и перемигивания кузнеца с подручным. Юр, прячась в тени, крадется к Агнешке, подбирается все ближе и ближе, заходит сбоку. И вот Герард дает ему знак. Уля криком предупреждает об опасности и кидается вперед, но бдительная бабка успевает удержать ее. Прокоп опускает зеркальце, в которое любовался своей остриженной живописными ступеньками головой. В тот же миг Юр проскальзывает под локтем Агнешки и, оказавшись прямо перед ней, молниеносно обнимает ее, пытается приподнять, но вот уже сам лежит на земле, сбитый с ног безупречно выполненным приемом дзюдо. Он не успел еще встать, а по кузнице уже пролетел общий вздох веселого изумления. Пристыженный Юр возобновляет попытку — и во второй раз падает на спину. Уля и Марьянек глядят на Агнешку с восторгом, остальные шумно выражают удивление. Только бабка Бобочка сердито фыркает и по своему обыкновению возмущенно сплевывает.
