— А! Комиссар! — Мефодьев спрыгнул с коня, передал повод Косте.
— Был я в Сорокиной. Привез одиннадцать ружей, — доложил Петруха.
— Как с фуражом?
— К ночи надо ждать сорокинских. Вступают в наш отряд. Они и привезут сено.
— Молодец комиссар! А чего ж не спрашиваешь, куда и зачем я ездил?
— Я вижу, Ефим, — просто ответил Петруха. — Надо только распределить обувь и одежду. В первую очередь дать тем, кто в валенках да в зипунах.
— Как же! Так и сделаем! — поспешно согласился Мефодьев. И сразу расцвел. С лица сбежали тени, глаза стали чистыми и по-ребячьи задорными.
— Материю сдать Якову Завгороднему. Это по его части.
— Пусть все принимает Яков. Ну, товарищ комиссар, привез я тебе подарок. Давай! — Мефодьев подозвал рукой Костю. Мефодьеву хотелось угодить Петрухе, ответить на доброту добротой. В этом было тоже что-то мальчишеское, трогательно-искреннее.
Костя подбежал к Петрухе и вытряхнул из мешка новые хромовые сапоги. Петруха посмотрел на них, как на самую пустяковую безделушку и, натянуто улыбаясь, проговорил:
— Взъем малой. Будут жать. Я уж как-нибудь в своих.
— Стой, Петро! А это чей у тебя сапог? Правый… — присел Воронов.
— Мой… Нет, не мой. Черт его знает! То-то я как ни вертел онучу, а он все хлябает. Ночью в темноте чей-то одел. А где же мой?
— Я в колок забросил, — признался Костя. — Найду.
— А вот эти отдай тому, кто разут и никогда не носил хромовых.
Мефодьев нахмурился. Ему не понравился Петрухин отказ. Хочет быть веселым комиссар, не подает виду, а в душе злится. Может, надо было все рассказать ему тогда? И тут же Мефодьев подумал упрямо: «У меня своя голова на плечах. Сам при случае решу, что делать. Без няньки!..»
— Каратели подались к смолокурам, а оттуда, видно, двинут на Сосновку. Мы с ними в Сорокиной столкнулись, — сказал Петруха Мефодьеву, когда они вдвоем вошли в балаган.
— Каратели? Откуда они взялись? — как на пружинах, подскочил Ефим. — Да, мы могли дать оплошку! Если бы каратели пронюхали, где стоит отряд, они бы навязали нам бой. Много их?
— Около полутора сотен.
— А в лагере оставалось с оружием не более двадцати человек, да у Касатика всего три ленты.
— Чего об этом толковать! — отмахнулся Петруха. — Не напали же!
— Ты вправду, Петро, так думаешь, как говоришь? — круто повернулся Мефодьев, шурша соломой.
Петруха как будто не слышал вопроса. Он думал о чем-то, постукивая пальцами по табуретке.
— Что-то я Мирона Банкина не вижу, — сказал после короткого молчания.
