Дмитрий Николаевич оглядывал окрестности повеселевшими глазами. Обелин, боясь простудить горло, запахивался шарфом. Худенькая проводница с покрасневшим от весеннего ветра носом и бледными щеками, зябко вздрагивая плечами, стояла на подножке вагона.
— Ско’о ли т’онемся? — спросил Обелин. Она ничего не ответила.
Дмитрий Николаевич вернулся в вагон, но вскоре вышел оттуда, держа в руках чемодан.
— Ты что это? — с испугом спросил Арсений.
— Я здесь останусь. Незачем мне к твоему Кадочникову. Мне здесь хочется остаться, — он указал на группу домиков.
— Не блажи, — строго сказал Арсений. — П’аво, ведешь себя, как мальчишка.
— Остаюсь, — озорно и упрямо повторил Дмитрий Николаевич и обнял Обелина: — Я напишу. Когда ты вернешься в Абакан? Недели через две? Ну вот, тебя уже будет ждать мое письмо.
— Или ты сам, — сказал Обелин, посмеиваясь.
— Ну, это мы посмотрим, — и Дмитрий Николаевич пошел по направлению к строительству.
Дмитрий Николаевич подошел к группе рабочих. Пока он шел, они разглядывали его, пересмеиваясь, и ему было неловко идти. Когда они стояли с Арсением возле вагона, он был полон решимости. На буро-зеленом фоне тайги золотистым пятном выделялась группа недостроенных деревянных домов, чистых и свежих, омытых солнцем и воздухом. Поодаль находилась постройка нежилого типа — не то магазин, не то контора строительства. Желтые доски крыльца, еще не успевшие потемнеть, были облеплены затоптанным снегом. Возле дома стоял старик, держа на руках мальчика лет четырех. Постояв немного, старик опустил ребенка на землю. Медленно, держась за руки, они направились к поселку, спотыкаясь на обледенелых кочках, проваливаясь в снегу. Оба были одинаково беспомощны.
Дмитрий Николаевич глядел им вслед, чувствуя себя одновременно и стариком, и ребенком. «Человек с возрастом должен становиться все сильнее и сильнее. Странно, что наступает, в конце концов, такой момент, когда человек теряет всю нажитую им силу и вновь опускается до беспомощности ребенка. И я близок к этому рубежу, но еще не переступил порога. У меня есть еще силы, и я могу им помочь».
Мысли его были смутны и шли вразброд:
«Куда исчезает сила, жадность к жизни, острота чувств? Может быть, не все стареют, некоторые остаются молоды до конца. Некоторые умеют быть счастливыми, неся на плечах полвека и более… Мне кажется, чтобы быть счастливым, надо знать или очень много или очень мало. Я предпочел бы быть счастливым, зная много. А может быть, это все чепуха, потому что неведение — беспомощно, а знать слишком много — страшно…»
