Приглаживая волосы, вышел к ним хранитель музея:
— Ну, так что вы тут?
— Мы уже уходим. Спасибо вам за все, — неожиданно поблагодарил его Дмитрий Николаевич.
Тот кивнул:
— На здоровье.
Они вышли. На дворе, среди сугробов, тоже стояли камни, почти в человеческий рост вышиной. Некоторые из них напоминали собой фигуры людей или животных.
— И это тоже надгробия. Стелы, кажется, их называют…
Шел снег, и небо было густо-серого, сумрачного цвета.
Теплая, богатая снегом зима шла к концу. Наступил февраль. Давно не показывалось солнце, и каждый день небо было опалового цвета, пухлое, словно большая, набитая снегом перина. Но пролетал над землей неожиданно теплый ветер, несущий запахи весны. Крутилась поземка, маленькие белые вихри плясали под ногами, и горланили вороны, разбросанные по снегу черными кляксами.
Решили ехать к Кадочникову, пока не развезло. Дмитрий Николаевич собирался писать восьмидесятилетнего сказителя, единоборствующего с медведем. Он представлял себе его жилище вроде полутемной пещеры, освещенной чуть ли не лучиной.
— Все это не так, — сказал Обелин. — У него ква’ти’а из четы’ех комнат. Богатая обстановка, электричество, ’адиоп’иемник.
— Да? — Дмитрий Николаевич казался разочарованным.
— Не ого’чайся. Найдем ему соответствующее об’амление. У него лицо великолепное. Хакасский Гоме’.
Все шло хорошо, но однажды Дмитрий Николаевич снова почувствовал себя нездоровым. Ему трудно было утром встать с постели, и поджидавший его день казался ему ненужным.
Этот день стоял у его изголовья, но Дмитрию Николаевичу нечего было ему дать, и сам он ничего от него не хотел. Он чувствовал себя обессилевшим, долго не спускался к завтраку, и часов около десяти Обелин постучался к нему:
— Ты еще в постели? А я думал — за’аботался, не хотел мешать…
— Я сегодня ни к какой деятельности не способен.
— Заболел?
— Не знаю. Как будто нет. Просто устал.
— Значит, по’а отдыхать.
— Давай поскорее уедем.
— Что ж, я готов. Ты вставай, я подог’ею кофе.
Обелин ушел, а Дмитрий Николаевич все продолжал лежать, и было у него странное ощущение — отстраненности, отчужденности какой-то от всего, что еще вчера он любил. Этот его мир любви и творчества стал ему безразличен, и он вдруг ушел из него совершенно равнодушно, как уходит засидевшийся гость. Да, он был здесь в гостях у молодости; на какое-то время он подружился с ней вновь, но теперь устал, и ему пора домой.
Недавно он получил короткое письмо от Игоря. Сын писал, что мать болеет. «А что, если она умрет, и я больше никогда ее не увижу?» Ему стало тоскливо. Какие-то злые чувства держали его от нее в отдалении.
