Читая это письмо, Дмитрий Николаевич испытывал самые разнородные чувства: жалость, угрызенья совести, раздражение, недовольство собой, негодование по адресу «безумной Татьяны», обиду на Игоря, «который не имеет никаких талантов».
Он чувствовал между строк этого письма неблагополучие, гораздо более глубокое, чем это явствовало из написанного. Ответить на все вопросы, успокоить, назначить срок возвращения? Нет, он не мог написать жене искреннего, доброго письма. И обещать ей, что скоро вернется, — тоже не мог. Поэтому торопливо и словно украдкой от себя самого спрятал письмо в стол и с силой задвинул ящик.
Но тревога не проходила. Мысли шли невеселые, необнадеживающие. Счастлив человек, когда он доволен собой. Дмитрий Николаевич не был собой доволен. Зачем он сюда приехал? Где работа, оплачивающая его огромный счет? Жизнь дала ему очень много, а что он ей дал? Почти оконченный Лизин портрет глядел на него из подрамника.
Дмитрию Николаевичу нравилась эта его работа. Девушка была хорошо написана. Розовый ситец в белую крапинку, детские ступни босых ног, отсутствующее или растерянное выражение лица, как будто она только что проснулась и он застал ее врасплох.
Но к чему все это? Ради удовольствия писать? Его возьмут на какую-нибудь выставку, может быть, даже отметят в печати.
Даже Лизе он, вероятно, не нужен. Зачем? Куда она его денет?
Сегодня ему не работается. Мысли его тяжелы и неприятны. «Живопись — одно из самых примитивных видов искусства. Она не требует ни глубокого раздумья, ни большого чувства. Даже и ума не требует. Лиза получилась, но есть ли тут какая-нибудь новая мысль или новая форма самовыражения? Музыка, поэзия — все это тоньше, глубже. Как хорошо играл вчера вечером Арсений!»
Потом он стал думать о недавней встрече с Поярковым. Леонид держал себя с Дмитрием Николаевичем с забавной фамильярностью. Дмитрий Николаевич все собирался поставить его на место, но, кажется, ему это так и не удалось, а причина была в том, что Поярков ему в общем нравился, — было у него обаяние, — и в то же время заставлял насторожиться. За все время их недолгого разговора у Дмитрия Николаевича было чувство неловкости и смутное ощущение, что Поярков в чем-то его превзошел, перегнал. Ему льстило, что Леонид знает его картины, но говорил он о них не без высокомерия — все это он «где-то уже встречал, хотя в общем здорово, конечно». Он и льстил и обижал одновременно. Дмитрий Николаевич слушал его, натянуто улыбаясь.
