— Лиза, ты дома?
Лиза откликнулась сдавленным голосом:
— Дома.
Клавдия Ивановна приподняла занавеску, молча поглядела на Леню и, усмехнувшись, вышла в сени.
— Ну и кобыла! — сказал Леонид, надевая шубу. — Прощай, Лиза. Я не хотел тебя обидеть. Иногда как-то нехотя получается, честное слово. Не обессудь…
«…Игорь продолжает работать на фабрике. Меня тревожит его будущее. Он так ни на чем и не остановился. Вскоре после твоего отъезда я уговорила его возобновить занятия музыкой: ведь его находили способным. Я позвонила Марии Ивановне Овсяницкой, и она согласилась давать ему уроки. Игорь взял несколько уроков, дома совсем не занимался, и она отказалась. Я очень была огорчена. Она по-прежнему находит у него порядочные способности, но заявила, что даром брать денег не желает. Он, оказывается, признался ей, что ходит на уроки только ради меня, и просил ее «не нажимать». Она изложила мне все это с юмором и уверяла, что он очень славный, умный, искренний и т. д. и чтобы я не беспокоилась, но все эти качества ведь не могут заменить ему профессию. Я с ним говорила, но не добилась, толку. Он твердит по-прежнему, что ему нравится работать на фабрике, а там будет видно.
Я чуть было не заплакала. Застрянет он на этой фабрике. Спросила в сотый раз, кем он намеревается стать, если останется без высшего образования. Он ответил совершенно спокойно:
— Мастером-краснодеревщиком.
Конечно, он хороший мальчик, добрый сын, но страшно за его будущее…
Я пишу тебе все это потому, что в моем сознании не уживается мысль, что тебя не интересуют наши дела. Я не могу этому поверить. Но ты так редко пишешь, и письма твои какие-то пустые. Из них я ничего не могу узнать о тебе: зачем ты там живешь? Что ты там делаешь? Скоро ли вернешься? Есть ли у тебя деньги? Здоров ли? Вопросов очень много, я их задаю тебе в каждом письме, но ты мне ни разу на них не ответил.
Разнесся нелепый слух, будто ты нас бросил… Но ты не сердись и не волнуйся по этому поводу; сплетням я не верю. Игорь меня тревожит, и не с кем мне эту тревогу разделить. Татьяна стала очень нервной, раздражительной. Ей я ничего не могу сказать. Мне даже приходится врать о тебе всякую всячину, потому что она ужасно тебя ругает, а попутно и меня, и весь свет. Дает бог знает какие вздорные советы, касающиеся твоего принудительного возвращения.
Не сердись на мою болтовню. Если тебе там хорошо — живи, пока нравится. Только прошу об одном: напиши о себе толково и подробно. Вспомни, что мы прожили вместе больше двадцати лет, и я тебе, во-первых, и прежде всего самый близкий на свете человек и твой настоящий друг…»
