— Спасибо, доченька, спасибо, родная, — и плачет еще пуще…
Она все понимает, у нее ясная голова, но не может она перестать плакать…
Ей говорит палатный врач:
— Если будете плакать, Маринкина, — не поправитесь. Смотрите, у Рюминой на почве истерии отнялась рука…
— Так помогите же мне, — кричит Маринкина исступленно, — на то вы доктора. Знали бы вы, как я страдаю, знали бы только, — и падает на пол.
Лиза бледнеет — вынести это невозможно.
— Вы слишком впечатлительны, — говорит ей палатный врач Зоя Львовна, она вся такая бескровная, будто ее подсинили.
— Это хорошо, что она так впечатлительна, — говорит Анатолий Романович, которому жаловались на чрезмерную дружбу Лизы с больными. — Если б все чувствовали так, как она, половина наших больных были бы уже здоровы…
Больные побаивались и сестер, и санитарок. Они не боялись только Лизы. Санитарки были языкаты, горласты, грубы, а для нервных больных, пожалуй, нет ничего страшнее грубости.
Лизе их поведение казалось жестоким, но она была новенькой и воспитана в традициях уважения к старшим. Она не смела протестовать, и это очень ее угнетало. В свое дежурство она старалась наградить больных лаской и заботой. Она со стыдом признавалась себе, что тоже боится обеих санитарок, и особенно Кукунину.
В свободные дни и вечера Лиза бывает у Обелиных. Помогает Арсению Георгиевичу в хозяйстве. Дмитрий Николаевич рисует ее портрет.
В розовом ситцевом платье и в пуховом платке на плечах она сидит, поджав ноги, с книгой на коленях. У Дмитрия Николаевича суровое выражение лица; он покусывает губы, и спокойные его движения вдруг становятся порывисты. Лизе кажется, что он сердится за то, что ее все время клонит в сон. Не высыпается она. Подолгу читает вечером, жалея расстаться с книгой, а утром никак не может проснуться!
Или он сердится оттого, что угадывает ее непозволительные мысли. От печки веет жаром, горит лицо, и руки кажутся розовыми, будто только что лег на них ранний загар. Лиза прикрывает глаза: юг, море, Леня и те три ночи в горах…
Дмитрий Николаевич говорит ей что-то, но слова его не достигают сознания.
— Я все время хочу спать, — оправдывается она. И опять думает о Пояркове. Вот если бы он видел ее сейчас, если бы знал, что в нее влюблен — «наверно влюблен» — Дмитрий Николаевич — художник из Москвы. Может быть, он оценил бы ее…
— Что ж, нарисовать вас спящую? Нет, мне нужны ваши глаза.
Лиза лениво улыбается. Жаркое дыхание огня достигает ее обнаженных ног. И опять она думает о Пояркове. «А если он еще вернется? Найдет меня тут… Как же Дмитрий Николаевич, он, наверно, огорчится. Ну, что ж, я не виновата… Странно, что мне его не жалко. Всех жалею, а его нет. Но, право, не знаю, как я обходилась бы без него».
