Вечером у Дмитрия Николаевича поднялась температура. Доктор не позволил ему вставать с постели и тем более работать. Он сказал:
— Отдыхайте. Сейчас вы нетрудоспособны. Если даже у вас есть охота работать, это болезненное возбуждение, которое надо снять. Оно не даст хороших результатов.
И Дмитрий Николаевич смирился. Он даже похвалил врача:
— Умный доктор. В нашем деле разбирается.
— Очень. И точь-в-точь то же самое он сказал когда-то мне. А ты думаешь, в п’овинции и хо’ошего в’ача не найдешь? Нет, б’ат, у нас в’ачи хо’ошие, не хуже ваших. Взять хоть бы нашего докто’а ’ешетникова. Замечательный докто’!
Теперь Обелину пришлось сидеть дома с двумя больными: Аннушке тоже в начале зимы стало хуже.
Только в декабре Дмитрий Николаевич встал с постели. Он почувствовал, что к нему возвращается жажда деятельности, и это было признаком выздоровления. За это время было получено много тревожных писем из дому. Дмитрий Николаевич отвечал, хотя и очень коротко, — ему было трудно писать жене и сыну. Ответы его становились все скупее, реже, и наконец письма из дому прекратились. Он вздохнул с облегчением: больше не надо было выдавливать из себя нежные слова. О Лизе за время болезни он и вовсе забыл, но вспомнил, как только начал поправляться. И одновременно с этим воспоминанием явилось желание писать. Он сделал несколько набросков по памяти: река у подножья тайги, Лиза с ребенком на руках в большом платке и в шинели с металлическими пуговицами. Он вынул папку, достал фрагменты давно задуманной картины — строительства моста через Волгу. Он рисовал рабочих, греющихся у костра, мокнущих под проливным дождем, гармониста. Сейчас Дмитрию Николаевичу понравился только один фрагмент картины — кусок моста. Мост выгибался горбом над серой водой; под серым небом, словно потягивался, выгнув спину, фантастический крупный зверь. Дмитрий Николаевич сидел на корточках среди разбросанных на полу картин. Он чувствовал растерянность и недоумение и был рад, когда к нему постучал Обелин:
— П’ости, помешал…
— Нет, нет. Напротив, иди сюда скорее.
Обелин тоже сел на корточки. Он брал рисунки один за другим, глядел не слишком внимательно и клал на место. Дмитрий Николаевич следил за выражением лица Арсения, но ничего не угадал: все та же полуулыбка.
— Ну?
— Т’удно п’едставить, что получится в целом, — промямлил Арсений.
Дмитрий Николаевич показал ему Лизу:
— Вот набросок. Проводница, о которой я все собираюсь тебе рассказать.
