— Ну да что там, — сказал Арсений, ухмыляясь. — Б’ось, б’ат, сок’ушаться. С кем не бывало.
Он распахнул перед другом дверь гостиницы и, пропуская его вперед, смеющимися глазами заглянул ему в лицо.
— Почему-то рядом с хорошим чувством у меня всегда приютится какая-нибудь дрянь, — мрачно сказал Дмитрий Николаевич.
Они сели за столик.
— Выби’ай, — Арсений протянул ему меню. — Здесь хо’ошо ко’мят. И бутылочку. Идет?
О Лизе Дмитрий Николаевич рассказывать не стал. Разговор принял другое направление:
— Пове’ишь ли, за один день я записывал на слух до пятнадцати песен. Вот тебе бы как-нибудь со мной поехать! Пустынная до’ога, могильники. Косой луч солнца падает на камень, вы’исовывается чье-то лицо, знаки какие-то, к’уги… Замечаю место, чтобы сообщить в к’аеведческий музей.
— Как это получается, что они поют тебе? — Дмитрий Николаевич подумал, что ему было бы неловко ни с того ни с сего обратиться к незнакомому человеку с просьбой: «Спой мне!»
— Поют охотно. Вп’очем, вст’ечаются и такие, которые думают, что я убежал из сумасшедшего дома. Тут, б’ат, подход нужен. Погово’ишь о том о сем, узнаешь, что за человек. Ведь те, кто поют, — они поэты, им это понятно.
Сидевший за соседним столиком мужчина вмешался в разговор:
— Они, знаете ли, привыкли. С ними сейчас носятся: фотографируют, на пленку снимают. Они, как увидят человека с фотоаппаратом, становятся в позу. А если с записной книжкой и с пером за ухом — надуваются от важности и, откашлявшись, приготовляются рассказывать: «Моя строитель, пять мостов сделал за одну ночь…» А вас, Арсений Георгиевич, они давненько знают — сейчас в руки чатхан, и во всю силу своих легких…
Арсений принужденно засмеялся и, бросив Дмитрию Николаевичу многозначительный взгляд, опустил глаза.
— Кто это? — шепотом спросил Дмитрий Николаевич.
— Местный писатель.
— Хороший?
— Нет.
Писатель с ними больше не заговаривал. Он пересел за столик, где сидело несколько молодых хакасов.
Арсений продолжал рассказывать:
— …Однажды догнал меня на своем велосипеде мальчик почтальон лет семнадцати. Мы сели у обочины до’оги, и мальчик п’очел мне несколько стихотво’ений. Я положил их на музыку.
— Хорошие стихи? — рассеянно спросил Дмитрий Николаевич.
— Душевные. Конечно, он мало учился… но талантлив. Погово’или о шаманах. Он сказал, что человек, сочиняющий стихи и песни, — доб’ый шаман, пусть он даже носит очки и п’еподает в униве’ситете. А злой шаман — это тот, кто в’ет… Кто пишет неп’авду, обманывает на’од… Понятно?
