— Здоровые кулаки пригодились мне для того, чтобы месить глину, — сказал Дмитрий Николаевич угрюмо.
Арсений спохватился:
— Не се’дись. Это я т’яхнул ста’иной, ’ешил под’азнить тебя немножко. Ты был гадким утенком и стал лебедем. Так всегда бывает с большими да’ованиями. А я не был гадким утенком и не стал лебедем. Вот, сижу в Абакане, а ты п’оцветаешь в столице…
Они вышли из машины возле маленького одноэтажного дома с палисадником. Просовывая узкую и длинную морду в промежуток между перекладинами изгороди, радостно лаяла, встречая хозяина, собака.
Дмитрий Николаевич вздохнул, вспомнив Рекса. Машина медленно отъезжала, буксуя в снегу и оставляя следы шин, испещренные квадратиками.
Арсений взял Дмитрия Николаевича под руку. Пригнувшись переступили они низкий порог деревянного домика.
* * *
Анна Александровна лежала на большой деревянной кровати. Дмитрий Николаевич с трудом узнавал в этом отечном, немолодом лице черты прежней Аннушки. Он не видел ее давно: в Москву Арсений приезжал один. Дмитрию Николаевичу трудно было сопоставить ту, востроносенькую, с живыми темными глазами, и эту, ничего общего не имеющую с прежней. Особенно поразили его рыхлые белые руки в веснушках, выглядывающие из смятых рукавов ночной рубашки. Дряблая шея, серое лицо — нет, с женщинами жизнь обходится еще суровее. Анна Александровна заплакала. Она плакала молча, отвернувшись к стене, и мужчины были растерянны.
Наконец она повернулась к ним, улыбаясь опухшими глазами:
— Ничего, Дима. Не смущайтесь. Я сейчас буду в полном порядке. — И к Арсению: — Пойди на кухню и посмотри, что у нас на ужин. — Хозяйство Обелиных вела одинокая соседка. — К вашему приезду мы готовились. Будем ужинать, и я с вами выпью немножко, думаю — ничего…
Пока Арсений возился на кухне, Дмитрий Николаевич вяло отвечал на вопросы Анны Александровны, касающиеся его семейства, а также цели его приезда. Исподтишка он разглядывал обстановку: пианино у стены с подсвечниками по бокам, по-старинному (это напомнило Ленинград). На этажерках бронзовые и каменные монгольские боги сидели скрестив руки и ноги и принагнув головы. Было очень тихо. Из кухни не долетало ни звука. «Может быть, Арсений вышел?» Дмитрию Николаевичу захотелось, чтобы он поскорее вернулся. В доме господствовал неподвижный, ничем не волнуемый покой старости.
У Обелиных не было детей, и неоткуда было проникнуть сюда воздуху будущего. Так казалось Дмитрию Николаевичу, пока отсутствовал Арсений, и в тишине шелестел только слабый голос больной:
