И вот только теперь, работая проводницей, я встречаюсь с разными людьми и реже думаю о своих бедах.
Я опять думаю о той докторше — почему имела она такую власть? Почему ее все уважали, и смогу ли я добиться уважения людей, хотя я «глупенькая и слабохарактерная». — Но, может быть, это со временем пройдет? Я поумнею и приобрету характер. Если бы она тогда пришла к маме, может быть, мама жива бы осталась. Ведь просила же мама ее не трогать — вот не дает мне это покоя… Хорошо спасти человека от смерти или помочь женщине родить.
Когда мы с доктором приняли у Лидии Михайловны ребенка, я дала себе слово стать врачом. Здесь я долго не проработаю. Чувствуешь себя бездомной. Где ж теперь мой дом? Общежитие.
Неприятно, что пришлось уйти, не попрощавшись с Дмитрием Николаевичем, но его нигде не было. Должно быть, он вышел на станции и забрел куда-то далеко, а ждать его мне было некогда и даже неудобно из-за Лидии Михайловны. Теперь я не знаю, как мы друг друга найдем. Я — странный человек и это понимаю, но мне кажется необходимым, чтобы мы с Дмитрием Николаевичем увиделись еще и, может быть, не раз. Он ко мне хорошо относится, и это меня к нему привлекает. Я чувствую себя такой слабой и неустойчивой, хотя ему и показалось, будто я «бесстрашная». У меня нет ни отца, ни брата…
И хорошо, что он уже стар, иначе я могла бы им увлечься, а это ни к чему. Довольно. Я теперь дала себе слово быть осторожной и сдержанной…
…Я проводила Лидию Михайловну с ребенком и пошла ночевать к Поярковым. Софья Николаевна — Ленина мать — живет в Иркутске, и когда я устраивалась на эту дорогу, я знала, что она здесь живет. Она любит меня, хотя и знает, что между нами было. Она не осуждает Леню — что ж делать, если человек разлюбил? Но меня жалеет.
Софья Николаевна проверяла тетради, когда я пришла. Спросила, откуда я так поздно. Сказала, что от Лени только сегодня было письмо: он здоров, печатается в газетах и журналах. Все благополучно. Она посмотрела в сторону, избегая моего взгляда, и больше ничего не сказала, а я не решилась спросить, есть ли там хоть слово обо мне. Должно быть, нет. Мы выпили с ней чаю, и она постелила мне на диване.
Не буду ничего вспоминать. Говорят, чувство можно в себе подавить, но я не делаю этого, потому что любить, даже безответно, — радость. Может быть, это пройдет постепенно, «присохнет». Но я даже не знаю, хочу ли я этого.
Я рассказала Софье Николаевне о родах в вагоне и что это событие что-то изменило в моем отношении к жизни: теперь я меньше боюсь будущего и больше верю в себя.
