И только однажды, когда я прошлась так мимо сидящих на бульваре мальчишек, один из них продолжительно засвистел мне вслед; другой сказал с восхищением: «Гордячка», а третий выругался.
Потом я перестала передразнивать докторшу. У меня не получалось. И когда я кончила школу, я в общем-то не знала, чего хочу. Я держала в медицинский просто так, без особого к этому делу интереса. Мне было не до того. В то время все мои мысли были заняты тем, что случилось со мной весной, что сделало меня несчастной, — ужасными переживаниями, связанными с Леней, с тем, что у нас было, и с его отъездом. А тут еще — недобрала очков. Я стала думать о себе плохо: ни в чем не везет. Вдруг так будет всю жизнь? Но самое страшное было впереди…
Леню я впервые увидела в школе на вечере. Объявили, что выступит Леонид Поярков, студент литвуза. И вот он вышел, высокий, светловолосый, посмотрел на нас, улыбнулся и начал читать. Он читал, закинув лицо, глядя в потолок.
Стихи были лирические, очень ясные, как будто он просто рассказывает о себе: как воровал яблоки у лоточниц, крепкие, недозрелые яблоки, как пускал кораблик и загадывал, куда он причалит, загадывал на свою судьбу. И как он маленький во время войны ходил к соседям за огоньком, чтобы растопить таганок. В ладонях он прятал огонек от ветра и так доносил его до дому; этот огонек был его слабенькая детская жизнь. И о том, как он любил разных девушек: гордых и тихих, красивых и жалких; да, любил жалких, беспомощных девушек, которым он так неожиданно для них дарил счастье. Пока он читал, я все о нем узнала. Мне казалось, мы так долго пробыли вместе, и странно было, что он меня вовсе даже и не знает.
Девчонки упросили его остаться на танцы. Как он танцевал!
Потом я увидела его на пляже. Он разговаривал с женщиной, которая держала в руках черепаху. Я лежала неподалеку, в тени большого камня. Женщина сказала:
— Муж нашел ее в горах. Хотим взять с собой, только она ничего не ест. Не знаете, чем их кормят?
— Рюмку водки и пару бифштексов.
— Нет, серьезно…
— А зачем вам она?
— Дочка у меня в детском садике. Туда и сдадим. Пусть ребята играют.
— Бедняга, — сказал Леня, — жила-жила на свободе, под теплым небом у моря на краю…
Женщина засмеялась. Чему? Он говорил грустные вещи.
— Взгляните — она плачет… Черепахи плачут.
— Скажете еще, — женщина продолжала смеяться…
Мне так жалко стало черепаху. Я представила себе ее плачущей. Не знаю — правда ли это, но если даже она не плачет, ей не может быть хорошо в потных руках этой женщины, которая держит ее в таком неудобном положении. Ей не может быть хорошо и в детском садике, где ее будут мучить ребята. Ей никогда не забыть моря, гор, нашего воздуха. Над ней будет деревянный потолок и всюду стены, и за окном — снег.
