Нам велели всегда быть начеку и ждать удара: это было типичное подпольное сопротивление, никаких открытых боёв, стрельбу враги могут начать с любой позиции в любой момент. Мне самому не пришлось стрелять в людей, но подвергаться обстрелу повстанцев – случалось. Там, в горах, меня и ранили. А моего сослуживца и товарища – убили.
Так что Алжир я покинул в санитарном самолёте. Меня положили на носилки – сам ходить я не мог. Казалось, на этом моя война закончена, но нет. Я успел, поправившись, ещё раз вернуться в воюющий Алжир вместе с одним французским капитаном мусульманского происхождения, замечательным человеком. Капитан Бенших был образцовым офицером, лучшим плодом французской культуры. Мы совершили морской переход, попали в серьёзную бурю, но уцелели. Приняли новобранцев на борт в Константине, на северо-востоке Алжира, и снова пять дней по Средиземному морю.
Все эти бедные арабские солдаты страдали морской болезнью. Я их жалел – и потому, что они болели, и потому, что независимость уже маячила на горизонте, а их срывали с места и везли в страну, которая вот-вот станет чужой. Зато они были последними алжирцами, которых Республика забирала на военную службу; все понимали, что следующего призыва не будет. Врезалось в память, как наш унтер-офицер, совершенный идиот, рассказывал капитану Беншиху о подавлении знаменитого восстания алжирцев в Константине, после которого французы начали мстить: “Мы пошли в баню и расстреляли всех”. Он говорил это мусульманину, своему офицеру! О том, как без суда и следствия уничтожали его соотечественников, не разбирая правых и виноватых, мирных и не мирных.
Бенших ответил самым достойным образом:
– Да, я знаю. А вы не думаете, что именно из-за вас мы сейчас в состоянии хаоса?
Позже я побывал в независимом Алжире – в числе первых французов, решившихся приехать в бывшую колонию после войны. Вместе с одним другом и моей женой Люсиль мы совершили долгую поездку, довольно опасную, в регион Кабилия, где позже убили десять французских монахов; нас можно было взять голыми руками. Но, может быть, ещё сильнее мы рисковали, когда отправились в Сахару на маленькой машинке “ситроен”. К счастью, всё обошлось, и я снова убедился, что всё-таки очень люблю эту страну, восхищаюсь её красотой.
После 1962-го Алжир был предоставлен сам себе, и сразу же началось насильственное вытеснение французов, знаменитая формула “Гроб или чемодан”. А в самой деголлевской Франции всё бушевало, как это обычно бывает после распада империи. Были террористические акты даже против генерала де Голля, после одного он чудом остался жив; оасовцы мстили ему за потерю колоний. Когда после алжирского ранения я лежал в госпитале, в соседней палате оасовцы стреляли в офицера – и его убили. Внутри охраняемой больницы! То есть происходили совершенно фантастические события, и неизвестно было, чем это всё кончится. Но в целом – обошлось.
