– Ну, Нива, с вами что я должен делать? Вы вроде бы и офицер, и не офицер. Как быть? – Подумал и объявил решение: – Хорошо. По окончании рабочего дня вы имеете право прикреплять на свои погоны офицерские звёзды.
Я не сразу понял, что это значит. Решил, что мне позволено ходить вечером в офицерских погонах. А на деле оказалось, что я имею право выходить в город, спускаться к чудному порту и сидеть там. Что, к радостному удивлению, не испортило моих отношений с товарищами, такого права не имевшими. Они отнеслись с пониманием: офицер значит офицер, мы тоже когда-нибудь станем.
Примерно через три недели меня отпустили в увольнительную, и я на автобусе поехал в Алжир, где меня встретил ординарец моего дяди, генерала Поля Обуи. Мы с дядей обедали в шикарном ресторане напротив пирса, с видом на прекрасный город. Дядя был жизнерадостный, открытый человек, католик, но весьма светский, он даже мог казаться поверхностным, но я уже понял, что и в показной холодноватой светскости есть доля искренней доброжелательности.
Он знал, что я сторонник независимости Алжира, даже при той неизбежно высокой цене, которую приходится платить за избавление от имперского статуса. И, возможно, не случайно выбрал место для нашего ужина. Должен сказать, что, глядя на великолепную панораму города, я начинал колебаться – такая это была красота и так не хотелось её лишаться, вопреки моим убеждениям. Сегодня в таких чувствах не принято признаваться, но что было, то было, выражаясь по-русски, из песни слова не выкинешь.
Нам, курсантам офицерской школы, пришлось участвовать не только в той заведомо обречённой войне, но и в подавлении бунта оасовцев, членов тайной организации французских военных (OAS, Organisation de l’armée secrète). Я, будучи сторонником де Голля и его антиимперской политики, ходил из одного барака нашей казармы в другой вместе с малой группой поддержки и убеждал подчиниться де Голлю и отвергнуть путчистов (как когда-то Пьер Паскаль пытался агитировать на полях сражений Первой мировой). А наш капитан, наоборот, был настроен против де Голля и его – как он считал – “предательской” тактики. Всё было шатко, всё висело на волоске. То были исторические дни, когда решалось, что станет с Францией. Распространится ли гражданская война, перейдёт ли с территории Алжира в Париж? В итоге, как я считаю, она добралась до метрополии, хотя и в скрытой форме.
Сразу после окончания офицерской школы нас отправили в горы. Первое впечатление – красота и страх. Страх не столько из-за угрозы стрельбы, сколько из-за воя шакалов; особенно страшно, когда ты совершаешь ночной поход или дежуришь на посту. А потом этот утробный вой перестаёшь замечать, он становится фоном, как жужжание мухи.
