завели – половина деревни на них робила.
– Ясно.
Энкавэдэшник вздохнул, пробежал пальцами по кнопочкам гармони, бережно отставил её в сторону.
– Знаешь, Ева, а я ведь вспоминал тебя. Не каждый день, врать не стану, но иной раз взгрустнётся, да и вспомню, как ты в двадцатом году Марысю в люльке качала и нас щами кормила. Красивая была тогда – для тебя все песни пел. Эх, думал: где бы жену найти, хоть вполовину пригожую!
– Нашли? – Ева опустила глаза.
– Нет.
* * *
Сквозь брешь в тучах по крыльцу пробежали последние лучи заходящего солнца, задержались на лицах беседующих, смягчив резкие черты лица командира и сгладив напряжённость Евы.
– Да не бойся ты, – осторожно потянулся к Евиным рукам, беспокойно вздрагивающим на коленях, – или замерзла?
Сбросил с себя кожаный плащ, попытался накрыть плечи Евы, но она резко отпрянула:
– У нас, Трофим Алексеич, так не принято. У меня муж есть.
– Ну да, – усмехнулся. – От полюбовницы пришел к тебе помирать.
– То мое дело.
Собеседник с досадой рванул меха гармошки, остановился:
– Бабка Стефания, хватит через забор подглядывать. Заходи к нам, новой песне научу, небось не слыхала ещё… – громко запел. – Широка страна моя родная!
– Какая я тебе бабка, охальник? – выросла над оградой соседка. – Сроду у меня таких внуков не было! Спать людям не даёшь.
– Так ты ж всё равно на заборе виснешь, какой сон?
– Тьфу на тебя и твою гармошку, – Стефания обильно сплюнула и гордо удалилась.
– Я другой такой страны не знаю… – громко пропел гармонист и резко сжал меха, заглушая звук.
– Ты, Ева, тоже себя полькой считаешь?
– Местная я. Это вы всё туда-сюда ходите, а я здесь родилась, здесь и помру, – задумчиво ответила женщина. – Любить нам новую власть не за что. Кожны раз кровь приносите – кому понравится, когда в его доме стрельба починается? Пули-то в обе-две стороны летят. А вот что школы белорусские открываете – за то поклон низкий. Может, хоть Стась будет на роднай мове учиться. Марыся-то в польской шесть классов закончила, другой не было…
– Племянник твой?
– Да. Брат младшой надорвался, когда дом этот строили, а невестка через тридцать дней руки на себя наложила… Я и не виню её: такая уж любовь промеж ними была. Может, там сейчас вместе, – Ева перекрестилась.
Помолчала и задумчиво добавила:
– Идите уже, Трофим Алексеич, и без того сплёток не оберусь! Странный вы. Большой начальник, а на гармошке играете. И сапоги, уж простите, у вас совсем стоптанные.
– Стоптанные, говоришь? – большой начальник поднял ногу и внимательно оглядел подошву. – По вашим лесам да болотам за бандитами гоняться – ещё не так стопчешь. А без гармони я себя не мыслю. Без неё – что без рук…
