Отец Никанор отпустил внука. Нет, он никогда не сделал бы ему больно. Даже если бы и убил. Мальчонка видел письмо, исписанное мелкими значками, в которых никто не узнает ни букв, ни символов, – нет такого криптографа в секретной службе, чтобы разобрать внутренний код клана Кога.
– Не выдумывай. Грех это! – остерёг он Никанорку, – Бесовское ты что-то видел.
– Нет, – внук взглянул на деда горящими ведовским огнём глазищами, – это код. И он значит, сколько в городе солдат да офицеров. И в каких чинах они. И что за оружие имеют. И много ещё другого.
Священник испытывал два острых чувства одновременно. Чувство долга – холодное, мрачное. И тёплое, светлое чувство гордости ренегата за ум и проницательность внука.
– А они тебя в гимназию не хотели посылать. – Отец Никанор погрозил кулаком своим детям – родителям Никанорки, считающим мальчика не способным к жизни.
Никаких идей. Сквозняк в черепной коробке.
Скрип колеса. Цокот копыт. Унылое бормотание извозчика.
В небе парит коршун, высматривая лёгкую добычу.
Тень бежит и не может угнаться за телегой по дороге.
Глаза полуприкрыты. Болезнь ещё держит в цепких лапках и клюёт сердце. Долг тянет вперёд. Подвиги ждут. Живот сводит от волнения. Пирожки с ливером поедаются один за другим и делают только более несчастным. Глоток воды. И ещё. Хочется чего-то покрепче, но ум протестует. Храбрости, конечно, прибавится, а вот ума ни на толику.
Готтофф периодически спрыгивает и шествует рядом с телегой – разминая ноги.
Вдоль дороги в колее талая вода. С каждым шагом он видит, что воды прибывает, и версты через полторы – она уже заливает дорогу, превращая её в непроходимую грязь.
– Вон оно! – тычет мужик кнутом в горизонт.
Готтофф щурится – ничего не видит.
– Туча-то какая, мать! – у извозчика зрение, как у коршуна. – Светопреставление, однако.
На горизонте огромная чёрно-бурая туча опустилась на город. Скрылись в её теле купола и маковки церквей, крыши особняков и голубятен. Жёлто-красные сполохи разорвали небо в клочья.
– Дальше не поеду. – Мужик развернул телегу и покатил прочь.
Готтофф зашагал прямой дорогой в ад. Колени не гнутся. Позвоночник прям как палка. Руки машут вразнобой.
Грянул гром, а с ним долетел и городской набат.
Чай остановился на миг, только для того, чтобы затянуть шнурки на ботинках крепче, и распрямившись, зашагал вперёд всё быстрее и быстрее и скоро уже перешёл на бег. А чтобы не потерять дыхание, он запел по кругу две строки из песни, что слышал когда-то в детстве, но так тихо, что не расслышали ни ветер, ни коршун в небе.
