— Ему на дачу надо ездить. Не пешком же…
— Что это он надумал за счет твоих жалких трешниц… Вот я ему скажу.
— Я тебе скажу! — мать остановила его своим ястребиным взглядом. — Не твое небось дело, ну и нечего.
— У меня терпенья не хватает, — признался Леонид Васильевич жене. — Ну как ей втолковать!
— Анастасия Сергеевна, — мягко заговорила Нина, — мы теперь будем привозить вам все необходимое из Москвы: и продукты, и вещи, вот только молоко вам придется здесь покупать. Леня хочет, чтоб вы не жалели для себя ничего, он и сердится от хороших побуждений.
— Чего тут сердиться, — свекровь самолюбиво насупилась. — И мать-то ему зла не желает. Мать-то для вас старается-старается…
— Мам, ну не о том же речь, — страдая, перебил ее Леонид Васильевич. — Я протестую против твоей бессмысленной экономии, вот и все.
— Да много ли мне и надо! — вздохнула она, тем самым как бы оставаясь на своих позициях и соблюдая дистанцию: мол, можете делать что хотите, это ваша забота, а у меня свое. — Много ли мне и надо-то… все у меня есть.
— Ладно, оставим это, — сказал Леонид Васильевич, поднимаясь.
…После обеда сажали картошку.
Ну, если раньше это была страда, то теперь все оказалось несравненно легче: ведь по крайней мере половина огорода стала садом, а оставшаяся половина в предыдущие годы постепенно и незаметно сужалась, как шагреневая кожа. Что там ни говори, а матери одной было не по силам вскапывать такую большую площадь, потому что незаметно для себя запускала огород…
Но это теперь, а раньше-то все, что занято ныне яблонями да вишнями и что не занято, вскапывала одна, причем в самом ударном темпе. Когда сын, томимый тоской по Тае, уехал отсюда на Урал, он там получал от матери письма с обязательным сообщением о том, что она «ухайдакалась — уж который день лежу пластом»: такие письма приходили в мае, когда она сажала картошку, и в сентябре, когда картошку выкапывала. Никакие его увещевания по-прежнему на нее не действовали.
Так продолжалось до тех пор, пока кто-то — небось Борис Пикулев! — подсказал ей, что гораздо выгоднее разводить клубнику, чеснок, редиску…
Ныне, увидев, с каким азартом она взялась копать рядом с ними, Леонид Васильевич опять почувствовал внутренний протест. Он не вытерпел, выговорил матери за давешнее:
— Что же ты меня срамишь на всю улицу: на крышу сарая полезла…
— Дак тут какой срам! — сказала она.
— Женское ли это дело! — он прибавил в голосе.
— А я уж привыкла, родимой сыночек. Без мужа живу.
