— Чтой-то я с вас-то буду брать! Чай, у вас своя нужда.
— Ну, и я думал, что ты укладываешься в эти шестьдесят. Но теперь вот оказывается, что ты на пятнадцать рублей…
— А то и на восемнадцать, — уточнила она.
— А остальные? Прячешь в чулок?
— Чтой-то в чулок-то? Мало ли… То штраховка, то за свет, за радио.
— Ну, я думаю, твоя «штраховка» в год составляет не больше десяти рублей, то есть рубль в месяц… ну, трешница за электричество, рубль за радио — итого пять.
— То за дрова…
— Машина дров — тридцать рублей. Ты ведь больше одной не покупаешь за год?
— Одну, да.
— Ну, если не считать доход от твоей огородной продукции — примерно сорок рублей в месяц, — то у тебя чистая прибыль. Так? Вот теперь объясни, зачем ты эти деньги бережешь? И кому? Почему не тратишь на себя? Не покупаешь сметану, кур, творогу и прочего из продуктов столько, сколько тебе надо? — Он постепенно разгорячался: — Какую цель ты преследуешь, питаясь одной картошкой на растительном масле?
— Проесть, Леня, все можно.
— Да слышал я это сто раз! Но надо же жить как следует — по-человечески! Ты должна о себе думать! Ведь тебе ни много ни мало, а семьдесят пять, значит, нужно качественное питание.
Он продолжал и дальше в том же духе, на что мать сказала раз, а потом повторила:
— А чтой-то я буду деньги-то хвоить.
— Я этого не понимаю, — Леонид Васильевич положил вилку на стол, крепко стукнув ею. — Я ей свое, она мне — свое. Не понимаю я этого!
— Леня, у тебя были такие благие намерения, когда мы шли из леса, — тихонько напомнила Нина.
— Извини, мам, — тотчас сбавил он тон. — Видишь ли, сейчас для нашей семьи — я имею в виду тебя, меня я Валентину — наступило совсем другое время. Мы, твои дети, живем обеспеченно, хорошо зарабатываем. Почему же ты никак не можешь понять и перестроиться? Уже нет смысла в той экономии, которую ты так любишь…
Пока говорил это, опять загорячился, и жена остановила его взглядом.
— Сегодня хорошо, — сказала мать, — а вот завтра тебя жареный петух в задницу-то клюнет — и прибежишь к матери.
То было одно из любимейших ее изречений, так сказать, основополагающее, что сын насмешливо называл «теорией грядущего черного дня».
— Вот зять-то надумал машину купить, у кого занять? Не у кого. У тебя попросил, ты отказал.
— А у меня как раз переезд, самому деньги нужны были.
— Вот я и выручила.
Она улыбалась улыбкой умудренного жизнью человека, который смотрит на неразумного, заблуждающегося.
— Он мог и без машины обойтись!
