— По-моему, — заявляла она решительно, — нечего десять раз прикладываться, а сделать — да и к стороне! И слободны.
Ну и копали, копали, копали, словно кто за ними гнался. Невзирая на погоду, а она подчас отнюдь не благоприятствовала работе.
Никто из соседей еще не принимался за огород, разве что Пикулевы разбросали навозец, разве что Смышляевы грядку сделали, покрыли рамами, а Овчинниковы взялись основательно, словно впряглись в тяжелый воз, который надо вытащить из хляби, где он застрял.
То была страда…
Принимались с раннего утра, а, глядишь, к полудню подул северный ветер да и дождик накрапывал.
— Мам, давай оставим до завтра, — осторожно начинал переговоры сын.
Мать, вгоняя заступ в землю, ответствовала ему нелицеприятно:
— Ну да! А завтра что? Трактор вспашет?
— Да может, хоть солнышко выглянет, все повеселей будет копать-то!
— Может — кости гложет! Выглянет оно тебе! Жди!
— Тогда послезавтра. Куда спешить-то?
— Еще через неделю, скажи.
Он оглядывался на молодую жену, орудующую заступом.
— Да хоть бы и через неделю. Ты посмотри, никто из соседей еще и не брался за огород. Одни мы.
— Да и черт с ними! Они наймут вон цыгана да за день и вспашут. А ты будешь ковыряться до морковкина заговенья, на смех людям.
Бесполезно было спорить с матерью, но сын не мог удержаться.
— Вот посмотришь, они не раньше как через неделю примутся, мам.
— Копай знай, не мамкай! Уморился он, поглядите-ка на него! Копальщик чертов! Тенято некошлое!
Ругаясь, она работала еще сноровистее, еще ожесточеннее, задыхаясь, и оттого гнев ее на сына возрастал.
— Небось не переломишься! — продолжала она свою гневную тираду. — Я в твои-то годы так ли капывала! Я с десяти лет работать пошла, а ты эвон какой лоб вымахал, а заложку прошел — и уж притомился. С тобой работать — надсада сердцу!
Это было очень обидно, и Леонид замолкал. Они, трое, копали в молчании уже под дождем. Борис Пикулев говорил им с крыльца:
— Да вы что! Бросьте, грязно же. И земля тяжелая.
Мать, тотчас сменив голос, отвечала мирно:
— Какой дождь! Он уж кончается. Да и попрохладнее этак-то.
Борис улыбался и качал головой.
А Леониду казалось: на них, на Овчинниковых, смотрят сейчас из всех окон и удивляются их бестолковости.
— Что ты уродуешься! — обращался он к матери, и голос его креп от гнева. — Кому ты что хочешь доказать? Почему надо каждую легкую работу делать тяжелой? Зачем удовольствие поработать на огороде превращать в тяготу, в мытарство?
Все эти патетические обращения не имели должного воздействия.
