— Интересно.
— Я, наверно, Леня, тоже не смогла бы… — Нина говорила в раздумье, с остановками чуть не после каждого слова. — Как представлю себе… что мы тут живем. И вот хоть я очень люблю тебя, но каждый день… был бы отравлен. Боже мой, как это тяжело! Нынче-то я переношу спокойно, потому что знаю: в любой день могу уехать домой. А если б без этого исхода? Вот представь себе, живем мы с нею и уехать-то нам некуда. Все приобретает прямо-таки трагический оттенок. Так что я понимаю твою Таечку.
Некоторое время они шли молча, потом Леонид Васильевич невесело усмехнулся:
— Значит, и ты бросила бы меня?
Нина ответила не сразу.
— Я сделала бы все, чтоб уехать отсюда, и увезла бы тебя с собой. Я увезла бы с собой! Чего бы мне это ни стоило! А почему твоя Тая не увезла тебя? Почему она уехала одна? Она что, и не пыталась? Она не любила тебя? Или как все это понимать?..
Свою первую попытку уехать Тая предприняла зимой, когда исполнился год их совместной жизни, Вернее, то была даже не попытка, а просто она заявила мужу, что уедет. Сказанное так огорошило его, так врезалось в память, как будто она и в самом деле что-то сделала: например, собрала вещи в чемодан и отправилась на вокзал. Но чего не было, того не было. Просто молодого мужа поразило, что жена может оставить его и уехать. Он разобиделся и в то же время испугался: как бы она не сделала это тайком.
Но случилось то, чего они оба ждали: выяснилось, что Тая беременна. Удостоверившись в том, Тая стала уступчивей, терпеливей, молчаливей. Она уже не возмущалась в ответ на упреки, не отзывалась сердитым словом, когда ее ругали, однако ничего не говорила свекрови о беременности, пока где-то в марте или апреле та не заметила сама. Может быть, заметила и чуть раньше, но тоже ничего не сказала, только была очень сердита, метала громы и молнии по каждому поводу. Однажды, когда Тая полезла зачем-то на чердак, свекровь бросила ей зло и гневно:
— Да куда с пузом-то! Сиди уж…
Так в семье объяснилось о будущем ребенке.
А потом наступила весна, подоспело огород копать…
Никаких садовых культур тогда еще не произрастало в материном огороде, только хилая малинка поселилась у изгороди да в глухом углу прозябал куст крыжовника в паре с кусточком красной смородины. Вся огородная площадь занималась картошкой.
Соседи обычно приглашали цыгана с лошадью; мать же с цыганом не связывалась, потому как считала, что он только «наковыряет». Другое, мол, дело — перелопатить землю: тут уж каждый комочек растрясешь, всякую травку-сорняк выдерешь с корнем, любой камушек выбросишь. Все правильно: огород кормил их, а потому и заботы требовал именно такой. К тому же цыгану-то платить надо, а с каких это доходов? Но Леонид с Таей хотели трудиться не надсажаясь, не спеша. Успеют, мол, времени много — весна только началась. Мать же такой работы не признавала.
