— Мда… Его теперь не ремонтировать, а заново строить надо, — сказала Нина размышляюще.
— Эх, я бы занялся, ей-богу! — бодро отозвался муж и даже плечами пошевелил. — Хочется на что-то стоящее употребить свои молодецкие силы. Давай уговорим мать заново строиться, а? Место обжитое… Воздвигнем такие хоромы!
— Давай, — благодушно сказала жена. — Дураков работа любит.
Леонид Васильевич открыл калитку — зашаталась вся изгородь. Она была подперта с обеих сторон такими же дряхлыми колышками — к этим колышкам в свою очередь подпорки нужны. Вот откуда прежде всего впечатление шаткости всего хозяйства!
— Тише ты, медведь! — испугалась Нина.
— А чего?
— Да ведь уронишь всю стрелицу!
— Ее и надо уронить.
Мать что-то рубила возле сарая, какой-то хворосток, стук топора ее раздавался бодро, деловито. Она увидела гостей в тот момент, когда сын, приостановившись, снисходительно изучал, на чем держится калитка, почему ее не открывать приходится, а отволакивать. Ясное дело: петли перержавели, прикручена эта дверца к столбу дюралевой проволокой да неопределенного происхождения тряпицей — то ли чулок, то ли поясок. Леонид Васильевич покачал головой и пошел навстречу матери.
— Дак в магазине спрашивала — нету таких петель, есть только маленькие, для форточек… — объяснила она, подходя. — Ну, здравствуйте!
— Здравствуй, мам. Если б знал, привез бы тебе петель.
— Да кабы только это! Всего-то не привезешь…
Что-то ворохнулось у него в груди, когда он, нагнувшись слегка, обнял и поцеловал мать. Впору растрогаться, хоть слезу роняй. Давненько не был он здесь. А как давненько? С прошлого лета. Старенькая мать на фоне этого старенького хозяйства выглядела трогательно.
— А я уж жду вас, жду… — говорила она, как обычно при встрече, чтобы скрыть свою радость: расчувствовалась. — Хворосток прибираю возле сарая, а сама на дорогу все поглядываю: не идут ли? Засумлевалась: где уж, мол, пособирались, да и отдумали. Опять на курорт утяпились. Ну проходите в избу-то, проходите.
Гости поднялись на крыльцо, свежевымытое, с чистыми половичками, открыли тяжелую утепленную дверь в избу, вошли, поставили сумки у порога, огляделись. Мать, войдя следом, тяжко бухнула дверью.
Леонид Васильевич оглядывался, будто попал сюда впервые: все здесь показалось маленьким, тесным… Пол покат, обои старенькие, переборку перекосило — бедным выглядело жилье! Бедным и этак по-старушечьи прибранным. Зеркало в простенке все то же, хоть и давно уже собиралась мать заменить его: оно досталось ей от прежних хозяев. Что поцарапано с краев — не самая главная беда зеркала, а вот через все лоно его сверху донизу две волны… на середине лучше на себя не смотреть, только с краешку.
