У нее были свои резоны, у них свои.
Так началась череда великих неурядиц, а исход ее оказался печален. Это по сю пору занозой сидело в его сердце.
— Слышь, Нин, вот сейчас завернем за те липы — и увидим толстых баб.
— Что за толстые бабы?
— Мать их так зовет. Целыми днями сидят на скамейке, смотрят: кто ни пройдет мимо, кто ни проедет — всех обсудят. У них полная информация по всем аспектам сугубо личной жизни знакомых и незнакомых им людей… И что за город! Ах, какая тоска меня гнетет!
— Не тужи, добрый молодец! — сказала Нина с улыбкой, бегло взглянув на него. — Утро вечера мудреней. Сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня.
— Как это один из твоих учеников в сочинении написал: к нему прилетела птица Грусть…
— …и села на сердце.
— Я надеюсь, ты поставила ему пятерку?
— Хотела, да рука не поднялась: в слове «сердце» этот философ умудрился сделать две грубые ошибки.
— Буквоед ты, сути не видишь.
Может быть, Нина догадывалась, о чем он грустит… Наверно, догадывалась. Да, конечно же догадывалась!
На этот раз опасения его оказались напрасными: скамейка возле углового дома, где обычно сидели «толстые бабы», была пуста.
— Вымерли… — пробормотал Леонид Васильевич.
Теперь возле той скамейки играл белобрысенький мальчик в синем берете с помпоном, из-под которого выбивались затейливые кудряшки, — он разровнял грудку песка и чертил щепкой, приговаривая:
— А вот здесь у меня посажена морковь… ее поливать надо… а здесь огурцы, и их поливать… а это картошка…
— Пикуленок, — определил Леонид Васильевич.
— Что?
— Я говорю: парнишечка-то Пикулевых. Новое поколение.
— А-а… Они породу не меняют!
Мальчик вскинул на засмеявшихся Овчинниковых очень серьезный взгляд и провожал их глазами, пока они не подошли к материному дому.
А дом этот являл ныне собой вполне благопристойный вид: обшит тесом, верандочка сбоку; крыша уже не в заплатах из ржавой жести — шиферная; и антенна телевизора вознесена на шесте.
Нет, нынешний прежнему далеко не родня! Но вместе с тем зоркий глаз Леонида Васильевича улавливал, что строение держится из последних сил; старость уже подступает, и если теперь вот не принять меры действенные, дом попросту упадет. Не рухнет с треском и грохотом, а тихо, без шума повалится, осядет, как трухлявый гриб. Бывают такие грибы: снаружи смотреть — румяный красавец, а возьмешь в руки — губка губкой.
— По-моему, хоромы эти уже исчерпали свой жизненный ресурс, — усмехнувшись, сказал он. — Они еще двадцать лет назад готовы были повалиться. Уж мы с ним повозились в те годы! Фундамент подводили, печку клали…
