Приехали они в конце зимы, поздно вечером; шли хрусткой тропкой меж сугробами и по сугробам. А одеты были оба по великой бедности своей в осенне-весеннее: он в ботинках на рыбьем меху, она в резиновых ботах «на кнопочках» — словно не из суровой Сибири заявились, а из южных краев. Мороз их припекал! Улицы городка были пустынны и молчаливы, только собаки брехали.
Наконец отыскали они нужную улицу, заснеженную, непроезжую, и материн дом с блеклыми желтоватыми окнами, словно хозяйка по деревенской привычке сидела при керосиновой лампе. Нет, то свет был электрический, но лампочка слаба, при такой только сумерничать.
Стучали довольно долго — это из-за того, что не решались громыхнуть погромче: волновались оба — как-то сейчас встретит мать? Она откликнулась из-за двери испуганным голосом, долго открывала: дверной крючок из-за мороза не поддавался, потому была в первую же минуту ужасно раздосадована. Вошли, и она за ними сильно хлопнула дверью.
Помнится, сиро и холодно оказалось в доме; стекла изнутри обметало инеем, пар от дыхания не таял, потому гостям хоть не раздевайся; печь посреди избы обернута была мешковиной и обмазана поверх глиной, даже обкручена для большей крепости проволокой. «Разваливается, — пожаловалась мать, как только они прислонились погреться, — и дымит очень». Должно быть, печная забота была столь важна, что не отступила и в минуту радостной встречи.
Кровать с проржавевшими шарами на спинке, два кривых венских стула, поцарапанное зеркало в простенке, сундук с висячим замком, да еще изрубленная то ли топором, то ли сечкой скамья — таково было внутреннее убранство дома.
— Сара́исто? — ревниво спросила мать и после паузы объяснила: — Кое-как огоревала хоромину, все денежки ухнула, а на обзаведение не осталось. Дров и то не на что купить! А на дворе еще зима, до тепла-то, знать, и не доживешь.
А Таю больше всего заинтересовала висевшая в переднем углу перед иконами лампада, стеклянная, на цепках, — она была зажжена. Такого дива Тая, выросшая в детдоме, не видывала и оглянулась вопросительно на мужа.
— Сретенье завтра, — сказала мать строго. — Большой праздник.
— Ты же неверующая, мама! — поспешил сказать он для успокоения Таи.
В первый тот вечер разве что одна тучка набежала — мать спросила:
— Да вы что же, и постели своей не привезли? На материной спать будете?
Нет, постель они привезли: одеяло, две подушки и простыни — но оставили в камере хранения на вокзале. Кстати, он противился, не хотел брать все это в дальнюю дорогу — «Что ж ты думаешь, у матери не на чем будет спать?» — но Тая настояла, и вот теперь ему было приятно, что она оказалась такой предусмотрительной.
