Не уехал Лев в Чинновидово: разве где-нибудь спрячешься от самого себя? Весь вечер присматривался к Марии, помог ей с домашним заданием по алгебре. Она молчалива, непривычно кротка; что ни сделает, что ни скажет – неправильно, неточно, теряет нужные слова, путается. Простецкую задачку всё не могла решить, а обычно расщёлкивала сразу. Наконец, что-то получилось, показала Льву – увы, неверно; он попросил перерешать. По математике она пятёрошница, задачи любит решать, становится азартной, когда трудно, и просит, чтобы дали посложнее; хочет поступать на точные науки, и видно многоопытному технарю, инженеру Льву, что далеко пойдёт умница Мария. Однако сейчас перерешала – и ещё больше ошибок, невероятных для неё, глупых. Лев терпеливо разъяснил, попросил ещё посидеть, подумать, но она вдруг всхлипнула, уткнулась лицом в учебник. Лев впервые увидел её слёзы. Знал: крепка она, как парень, да что там! – как настоящий мужчина, никогда-то не выкажет слабины, а вот надо же – растеклась.
Не спал всю ночь, думал, передумывал: не любит, да один чёрт – пойдёт к нему! Если не завтра, так через неделю, если не через неделю, так чуток попозже, потому что иначе – засмеют, в лохини запишут, потому что талдычится отовсюду, по всему свету белому, тупо, назойливо, порой цинично, и хотя безмолвно, однако кажется, что через громкоговоритель да в самое ухо твоё: живи так, как все.
Но если юная Мария может легко сбиться, покатиться, куда качнут или толкнут, то Лев – нравственно уже угловатая, в зазубринах каменная глыба. Лежит она сама по себе, посматривает на сей суматошный и суетный мир, думает что-то такое своё, а иногда, по неведомым законам природы и жизни, даже движется, и движется куда ей вздумается. С Нового года день ото дня всё настойчивее и бодрее, подобно тому, как созревающий цыплёнок бьётся клювиком о скорлупу, отстукивала в нём одна сумасшедшая, но жутко хорошая мысль. И если предположить, что каждый человек в той или иной степени драматург своей жизни, то пресловутому, но всемирно признанному сценическому ружью, видимо, когда-нибудь да выстрелить, совершив предназначенное.
45
Мария Родимцева проснулась и сквозь ресницы чуть приоткрытых глаз увидела незнакомую комнату, тенисто-таинственно освещённую настольной лампой с большим, как колокол, золотистым абажуром, который девушку и удивил, и восхитил. Ей даже представилось, что абажур, и вправду как колокол, вот-вот разольётся каким-нибудь необычайным и возвышенным, но одновременно живым и понятным голосом. Она вспомнила слово «благовест», но самого благовеста никогда ещё не слышала, кроме как, кажется, по телевизору. Подумала, потягиваясь: где она? С ней был дядя Лёва, а теперь она почему-то одна.
