Яблоневый сад - Александр Сергеевич Донских

Со словом сирота я, домашнее дитя, юноша, молодой человек, зачастую воображал худенького, бледненького ребёнка, покорно-смиренного, терпеливо ждущего от тебя, как собачка, гостинца и ласки. Этому образу суждено было вдребезги рассыпаться, когда капризные и неожиданные служебные обстоятельства повернули мою, уже педагогическую, относительно зрелую, жизнь так, что я на несколько лет попал в самую гущу российской сиротской юдоли – в интернат для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, – так официально эти приюты именуются.

Едва ли не в первую же минуту моего соприкосновения с подопечным мне седьмым классом я от миловидного, кудрявого паренька услышал:

– Пошёл-ка ты вон отсюдова, дядька! Без тебя знаю, чё надо!

А я всего-то попросил его не крыть матом и не хлестать занозистой рейкой двух девочек.

Мои парни накуривались и нанюхивались всякой мухотравной гадости где-нибудь за углом, под забором, в кустарниках до того, что, мерещилось, начинали синевато светиться. И язык у них заплетался в несуразице, в несусветной матерщине.

Утром, после моего решительного требования встать с постели, умыться и одеться, от меня обязательно кто-нибудь сматывался, а заявлялся поздно вечером, к отбою, замызганный, оборванный и пропахший густейшими, непереносимыми запахами помоек и костров. А то и вовсе отправлялись мои разудалые хлопцы-махновцы в длительное путешествие – месяца этак на два-три, по Сибири или даже дальше. С милицией отлавливали беглецов.

Девочки молчаливы, угрюмы, чаще спокойно-холодны со всеми, даже друг с другом, однако – в тихом омуте, говорят, черти водятся. Другой раз и они такими сюрпризами меня одаривали, что содрогалось, а следом холодело в груди. Как-то раз одна из них, такая тихоня, сонновато-вялая, я не помню, чтобы она и слова-то молвила, на моё вскользь, на бегу оброненное замечание о её несвежем подворотничке неожиданно изрекла:

– Обольюсь бензином, подпалюсь – пускай вас засудят.

А другая, всё вившаяся возле меня, чрезвычайно ласково, ну просто ангельски заглядывавшая в мои глаза – я поначалу мало и смотрел-то на неё, потому что увяз в хлопотах с мальчишками, – одним прекрасным утром нежданно-негаданно переменилась ко мне. Пройдёт около меня и как бы по другому поводу пропоёт:

– Фу-у-у-у!

И этак разочков по десять за утро. Я – терплю, терплю, помалкиваю. Да дня через два она – дальше, больше: с подъёмом не встаёт с постели. Подойдёшь к ней, коснёшься плеча и попросишь подняться. Она же как привскочит и – в крик: