– Весна, весна…
Однако, наконец-то, что же за весна такая нынче – холод зимний до сих пор! В середине марта морозы хотя и отступили чуть, промелькнули по земле робкие оттепели, однако по ночам хрустела стынь, и по утрам воздух был непроглядно туманистым, серо-густым, задубелым. Днём сильное, ослепляющее высокое небо хотя и распахивалось, но потяги с севера студили, охлаждали, быть может, и сами солнечные лучи, поэтому не пригревало совсем. Покалывало и пощипывало лицо. Ну да Бог с этой такой неласковой весной вокруг. Весна подлинная – она в его душе, в которой скопилось и засияло столько томительных ожиданий. Льву даже кажется, что ежесекундно, круглые сутки светит солнце.
– Судьба, не обмани, подруга! Поманила? Так уж не увиливай, не насмехайся, как раньше бывало!
43
Льву кажется: люди, не чувствуют, что настала весна; им знобко, они всячески укрываются от холода, ругают морозы и хиус, да и жизнь клянут за одно. И Льву порой думается, что весну чувствуют, понимая и замечая её, только лишь он и Мария, и, выходит, наступила весна только лишь для них одних, а для всех – пока ещё зима, пока ещё прошлое.
Весна, мать, Мария, – минутами пьянело его сердце.
Но что же такое особенное происходило в Марии? Льву казалось, что с началом весны глаза её зацвели, и сама она вся словно бы раскрывалась, выявлялась каким-то, воображалось ему, прекрасным нездешним цветком. Лев понимал и радовался, что Мария день ото дня взрослеет, к тому же ей уже восемнадцать, она становится настоящей, как и мечтается ею, девушкой, но чтобы столь разительно изменяться с наступлением всего-то календарной весны – тут что-то такое чудодейственное, наступление, возможно, какой-нибудь сказки. Однако внешне Мария оставалась почти что всё тем же тонким, нескладно-высоким мальчиковатым созданием: всё той же была её шея – по-гусиному вытянутой, бледной, всё тем же был её рот – некрасивым, великоватым, но с узенькими змейками губ, всё тем же оставался и её нос – совершенно по-детски маленьким, чуть пипочкой. Но глаза её, – они, был убеждён Лев, любые её физические, возрастные шероховатости, несоразмерности оборачивали достоинствами, были милы и притягательны. Лев ещё тогда, давно, когда они впервые встретились, понял и сказал себе, что её глаза редкостные, богатые, роскошные и даже – непредсказуемые. А теперь к тому же ещё обнаружил, что они могут у неё цвести. Они у неё – то голубоватой водицей, то дымчато-расплывчатые, мечтательные без меры и предела. Но сейчас Льву не нравилось, что её глаза схожи с глазами Павла, отца её: не быть бы её жизни такой же горемычной, как у бедолаги Пашки, – другой раз тревожно задумывался Лев. Однако, радовало и утешало, глаза её изменяются, становятся
