свет солнца и неба. Огромные окна зала – на три стороны света, и с утра и допоздна – свет солнца и неба для матери. Льву хотелось, чтобы мать в эти её последние дни на земле, в его доме пребывала хотя бы в крохотных искорках радости, в свете, а может быть, и в счастье. Конечно, поздно уже, чтобы радоваться ей, умирающей, но что ещё теперь остаётся сделать сыну для матери? Как ещё явить ему свою столько лет тлевшую, а теперь полыхнувшую в сердце сыновнюю любовь? Может быть, так – он преподнёс ей солнце и небо? Хотя – зачем, зачем высокие слова! – чувствовал и думал потрясённый Лев в те дни, когда умирала его мать.
Полина Николаевна умерла за несколько дней до весны. Льву и Агнессе она говорила, что хочет весны, очень хочет. Что хочет увидеть, как будут оседать, тая, снега, как будет открываться для солнца земля, как заблещут сосульки и лужи, как дольше будет светить солнце, не спеша занырнуть за тот серенький борок, как захлопочут птицы, свивая гнёзда, как люди будут преображаться день ото дня, сбрасывая с себя громоздкие зимние одежды, – и столько других прекрасных, разнообразных перемен ожидается. Быть может, Полине Николаевне верилось, что весна возбудит её силы, оздоровит её душу для продолжения жизни, для какой-то нови впереди. Лев надеялся, мать непременно выкарабкается, поправится, а потом они все вместе, он, она и Агнесса со своим сыном, начнут жить лучше, разумнее и, главное, добрее друг к другу. Мать тянула, перемогалась, как возможно было. Не дотянула, не преодолела болезней. Но умерла ясным, уже по-весеннему прогретым февральским днём, вся облечённая светом, с повёрнутым лицом к небу и солнцу. Лев закрыл её глаза и подумал, что его мать желанна солнцу, что она прекрасна, что она всю свою жизнь любила и умерла любя, не озлобленной, не подавленной, не проклиная ни людей, ни своей доли. Он заплакал, зарыдал и не прятал лица ни от сестры, ни от её сына.
А через несколько дней после похорон подошла неожиданная, попросту невероятная весть, – скончался Павел Михайлович Ремезов. Как в такое возможно было поверить! Лев отбил телеграмму – получил подтверждение: да, отец скончался после продолжительной болезни. Вот и скрепились они навечно, – в изнеможении души, отчаянно и потрясённо подумал сын.
На похороны Лев не поехал. Он не был зол – ни на умершего отца, ни на отколовшегося брата Никиту, ни на овдовевшую жену отца Светлану с её девочками. Почему же не поехал, или хотя бы сестру надоумил, попросил бы? Он не знал ответа; и не хотел ответа. Но он думал и об отце, и о матери. В сердце и в мыслях его они были едины теперь, они были, наконец-то, вместе, как бы под одной крышей. Если они умерли столь одновременно, стало быть, мир устроен разумно, значит, там, где-то там, там, в неведомых наджизненных, надземных, над каких-то иных сферах, думают о нас, грешных, скудных душой, недоверчивых, издёрганных, неудачливых, несчастливых, озлобившихся – о нас, таких ужасных, невыносимых временами. Наверное, эти самые невидимые, неведомые, но, несомненно, высшие силы ведут, направляют и, случается, вовремя поправляют людей. И если люди при своей жизни сопротивляются этой неведомой воле, так они, эти, похоже, сверх бдительные высшие силы, находят способ, изловчаются, чтобы скрепить друг с другом того, кого надо скрепить, их собственной смертью, – так думалось Льву с просветлённостью, но в то же время и чуточку боязливо.
