Первое, что он увидел, войдя в кабинет Пал Петровича — мгновенное увеличение, детализация, словно маркером обвели синий кружок на фотокадре — была круглая коробочка с желудочными пилюлями на краю шефского стола, возле пепельницы. Надежда испарилась с шипением, как разлитая кислота.
— Что там у тебя за хня с ведомостями? — скучно спросил Пал Петрович. — Опять развел бардак в отделе?
Ермолин начал длинно, неубедительно и бессмысленно оправдываться. Шеф кивал, не слушая, лицо у него было желтовато-землистое, губы кривились. Брезгливо дождался, когда Ермолин иссякнет, и начал собственный монолог, негромкий и сдавленный, словно выплевываемый через силу, но тем не менее еще более многословный, полный цикличных повторов, начисто лишенный какой-либо внятной мысли и тем более практической цели.
В стотысячный раз Ермолин узнал, что он — такой, как все. Что таких вот непригодных к какой-либо профессии клинических идиотов по стране миллионы, и именно поэтому у нас повсюду бардак и все делается через задницу. Нигде и ни в чем нет порядка, вовремя не фиксируются поставки, не закрываются ведомости, не подаются отчеты. А в результате когда что-нибудь случается, то не с кого даже и спросить, взять хотя бы недавнюю катастрофу с затоплением трех областей селевым потоком: кто виноват? Виноват, разумеется, был он, Ермолин, хоть и попытался вяло отмежеваться хотя бы от этой вины, но лучше б ему было промолчать — обличительная речь начальника, прервавшись на прием пилюли, со свежим отвращением вышла на новый круг. Если завтра рванет синтез-прогрессор, предупреждал в планетарном масштабе Пал Петрович, виноватых снова не отыщут. Налицо будет лишь обычный бардак, разведенный Ермолиным и его бесчисленными собратьями. И так у нас везде.
За спиной начальника помещались у стены громадные напольные часы с маятником, в форме готической остроконечной башни, чей-то подарок ему на юбилей; кроме всего прочего, они еще и показывали довольно точное время. Время шло, тикало неумолимыми движениями маятника, дергалось секундной стрелкой с каждым словом шефа, будничным и тусклым, и таких слов у него было в запасе куда больше, чем у Ермолина свободных секунд. Собственно, их совсем уже не осталось, он даже заехать домой переодеться перед поездом не успевал, хорошо что взял с собой с утра дежурный командировочный чемоданчик. В оставшиеся летучие часы следовало если не разрулить ситуацию, то хотя бы задать правильный вектор, и он пока еще слабо представлял себе, какой именно. И, наверное, придется все-таки звонить Люсе, унижаться, сулить ресторан и французскую косметику, умоляя выйти завтра на работу из ее законных отгулов…
