— Приятно было познакомиться, Анна Георгиевна.
…В лифте Анюта пристально смотрится в зеркало, поправляя баклажановую прическу. Ее лицо сияет лучами рвущихся наружу впечатлений и новостей. Но со второго этажа на третий лифт поднимается чересчур быстро, потому заговаривает она уже в коридоре:
— Он артист, представляешь? Такой неотразимый мужчина! Он Гамлета играл!..
Нина улыбается:
— А тебе не кажется, что он… несколько слишком молод?
— Ничего подобного! — возмущается подруга. — Просто хорошо выглядит. Актеры следят за тобой.
— Он моложе твоего Макса!
Она спохватывается, прикусывает язык — но уже поздно, уже сказано самое непоправимое и страшное, чего сама она никогда, наверное, не сможет постичь до конца, поскольку милосердно избавлена от этого одиночеством. Анюта молчит. Долго, до самых дверей их номера, погружая Нину все глубже в невыносимый черный водоворот вины. Затем вынимает деревянную грушу и вгоняет ключ в скважину решительно и резко, будто нож в чье-то тело:
— Ну, этот мерзавец уж точно как-нибудь выкрутится.
Ее голос почти не дрожит.
За дверью чуть слышно жалобно тявкает Зисси.
№ 32, стандарт, северный
(в прошедшем времени)
С утра оказалось, что вчерашние поставки по ведомости не прошли, а без них никак не получалось закрыть квартал, а Люся взяла неделю отгулов, а до поезда оставалось пять часов. У Пал Петровича в приемной было глухо занято, на мобиле врубался автоответчик, и никто, конечно, не перезванивал. Дуры в бухгалтерии хлопали намазанными глазками поверх мониторов с жежешечками и умной игрой в шарики. Звонили разъяренные заказчики. Позвонил адвокат бывшей жены, и вот его-то Ермолин и послал. Со всей мучительной страстью, по самому дальнему из известных ему адресов. Еще процентов десять к алиментам. Но об этом он подумает потом, а сейчас разобраться бы со вчерашними ведомостями хотя бы до полпятого.
— Сделать вам кофе, Сан Палыч? — спросила Катенька, преданное существо. Ермолин послал и ее, но уже вяло, без страсти. Катенька кивнула и через пять минут принесла дымящуюся чашку. И еще не вышла из кабинета, когда по внутреннему селектору рявкнул бас Пал Петровича:
— Ермолина ко мне!
Расплескав кофе на стол (Катенька покорно развернулась вытирать), он бросился в начальственный кабинет. Оставалась надежда как-нибудь донести до начальства простую, как докладная записка, мысль: раз он, Ермолин, уезжает сегодня в командировку, разруливать форс-мажорные проблемы по закрытию квартала было бы логично перепоручить кому-нибудь еще.
