— Где копать? — спросил он.
— Вон там, за камнем, — сказал я.
Потехин что-то сказал водителю, тот подошел к камню, Потехин попросил меня указать точно место, снова что-то сказал водителю.
— Я никогда не слышал, как ты говоришь на пушту, — сказал я.
— Это дари, водителя-пуштуна у них не было.
— Ты и дари знаешь?
— Я много чего знаю. Моя голова забита таким говном!
Лопата стукнулась о твердое. Я забрал у юноши лопату, подкопал лист толстой фанеры, прикрывавший захоронение. Гробики с Акеллами лежали один на другом. Я достал из пакета новый гробик.
— Когда ты успел его сделать? — спросил Потехин.
— У меня есть запас. Заказал с расчетом. В похоронной мастерской. Крысы вообще живут недолго, а мои короли…
— В мастерской, наверное, обалдели…
— Не без этого!
Я положил гробик на свободное место, накрыв все фанерой.
— Засыпай! — сказал я юноше.
Он не шелохнулся. Потехин посмотрел на него. Юноша начал закапывать погребение. Потехин его остановил.
— Хочешь что-то сказать? Или могу я? Помолимся?
— Помолимся над телом моего отчима.
— Хорошо. У тебя есть платок? — он показал мне раскрытую ладонь: она была в крови.
Я дал Потехину платок.
— Он чистый, — сказал я.
Потехин обтер ладонь платком, протянул мне руку, я платок завязал.
— Не туго?
— Нормально, — он повернулся к юноше, что-то ему сказал.
— Пошли, — Потехин взял меня под руку.
— Что ты сказал?
— Что ждем его у машины. И перестань, япона мать, спрашивать, что я сказал, очень тебя прошу, ты меня задолбал, понимаешь? Задолбал!
— Ага, — кивнул я, и мы поехали в морг больницы Управления делами…
…Шихмана поселили в центре с тех пор, как поставили возить атэнское, дали комнату в коммуналке, отстранили в разгар кампании по борьбе с космополитами, он лежал день-деньской, глядел в высокий потолок с остатками лепнины, композиция «Торжество разума», частью уходившей к соседу справа, частью — к соседке слева, когда-то вся квартира была квартирой какого-то профессора Московского университета, — потом вернули на службу — но он уже возил не вино, возил арестованных по делу сионистского заговора в МГБ, тонкое психологическое воздействие, еврей-эмгэбист евреев-эмгэбистов арестовывает, наверняка поставили бы и расстрельщиком, но — обнаружилась язва, резкие боли, прободение, потеря сознания на коммунальной кухне, падение навзничь у кухонной плиты, увезли в госпиталь как был, в пижаме и тапках, с одной стороны — удобно, с другой — возникли проблемы при выписке, некому было принести во что переодеться.
