— Полюбуйся, вон как летит!
Люцина. Выскочила из-за горы со стороны деревни и теперь бежала по дороге вдоль яблонь, смешно как-то бежала, потому что платье облепляло ей ноги, путалось в коленях. Возле беседки замедлила шаг, откинула волосы со лба; видно было, как, повернув пылающее лицо к дому и жадно хватая открытым ртом воздух, она глядит на окна верхнего этажа.
— Не хочу ее здесь видеть, — сказала Хелена. — Пусть убирается, рыжая тварь! Сегодня же ей скажи.
Стефан уже готов был пообещать, что скажет, конечно, скажет, но прикусил язык и, помолчав, произнес совсем другое:
— Ну подумай только, их еще нет.
Люцина уже вошла в кухню, хлопнула дверью. Стефан и Хелена молчали, замерев, точно в ожидании взрыва, от которого вот-вот содрогнется дом. Но ничего не происходило. Возможно, будь их комната прямо над кухней и стены потоньше, они бы услышали, о чем говорят внизу, по крайней мере, кто говорит. Но различить можно было только голос Пауля — далекий и приглушенный, как раньше. Потом Эрна что-то выкрикнула, загрохотал стул, и снова стало тихо.
— Наверняка они уже знают, — первой заговорила Хелена. — Знают, можешь мне поверить.
Стефан смотрел на дорогу, на глубокие, словно жирным карандашом прочерченные, колеи, исчезающие за изломом склона, в том месте, где из-за горы торчала макушка колокольни. Когда ж они явятся? Должны бы уже быть. Сколько можно ждать? Дело срочное, откладывать нельзя и, если их не будет, придется самому идти вниз. Хелена останется здесь, а он спустится, откроет кухонную дверь и скажет — но уже не «Morgen nach Vaterland!», а как-нибудь по-другому. Старуха эта тоже там. Поднимет на него обведенные темными кругами глаза. И ничего говорить не станет, потому что не любит лишних слов, — только будет смотреть. Кстати, интересно: за десять месяцев пребывания под одной крышей они с ней почти не разговаривали, а кажется, будто часто и горячо спорили. О немцах. О том, что они сделали. Он клялся, приводил доказательства, называл цифры. Впустую. Оставалось ощущение, что она все знает и полностью с ним согласна — и, тем не менее, с какой-то невозможной, нечеловеческой уверенностью отвечала безмолвно: «Да, но не тебе судить».
— Что ты говоришь? — повернулся он к Хелене.
— Я? Ничего… Обязательно скажи сегодня рыжей соплячке, чтобы носу сюда не казала. Она еще хуже, чем эти швабы. Как глянет, меня прямо страх берет. Видеть больше не желаю эту дрянь!
— А ее отец хотел, чтоб она осталась у нас работать.
