Наступил вечер, время отходить ко сну, и Анжелика с великой печалью пожелала матери спокойной ночи, а у себя в опочивальне сказала горничной девушке: «Иди, Жанна, ложись спать, что-то у меня на душе тревожно, я повременю раздеваться».
Она легла одетая в постель и стала ждать полуночи; Лакорбиньер не опоздал ни на минуту.
«О господи, как тянулось время! — пишет Анжелика. — Я вся задрожала, когда он бросил камушек в окно… Он уже пробрался в садик».
Она провела его в зал и там сказала: «Плохи наши дела: госпожа взяла ключ от сундука с серебром, а ведь раньше ей это и в голову не приходило. Правда, у меня есть ключ от чулана, где стоит сундук». А он мне на это: «Прежде всего пойди переоденься, а там посмотрим, как нам быть».
«Я натянула на себя мужские штаны и сапоги, и он помог мне пристегнуть шпоры. Но тут конюший подвел к двери зала коня, и я испугалась и скорее надела ратиновую юбку, не то он бы увидел, что я наполовину обряжена под мужчину, а потом вышла и взяла поводья из рук Брето и вывела коня за главные ворота к тому вязу, под которым в праздник пляшут деревенские девушки, и вернулась в зал к моему кузену (так я должна была называть его в пути), и он ждал меня с великим нетерпением и сказал: «Пойдем посмотрим, может, что-нибудь да раздобудем, а нет — все равно уедем, хоть и с пустыми руками». И тогда я пошла на кухню, она рядом с чуланом, раздула огонь в очаге и при его свете увидела большой железный гребок для золы, взяла его и сказала: «Пойдем в чулан», и там мы попробовали приподнять крышку сундука и оказалось — она немного поддается. И тогда я сказала: «Просунь-ка поглубже гребок под крышку». И мы изо всех сил налегли на ручку гребка, но у нас не вышло, мы налегли еще раз, пробои выскочили, и я сразу запустила руку в сундук».
Анжелика вытащила стопку серебряных тарелок, передала ее Лакорбиньеру и хотела взять еще, но он сказал: «Хватит, триповая сума и без того полнехонька».
Она собиралась прихватить еще и чаши, подсвечники, кувшины, но он опять сказал: «Не нужно, слишком громоздкая будет поклажа».
И добавил — пусть лучше пойдет и наденет куртку и накидку, чтобы в дороге ее никто не узнал.
Они поехали прямиком в Компьен и там за сорок экю продали коня Анжелики де Лонгваль. Потом сели в почтовую карету и к вечеру добрались до Шарантона.
В Шарантоне им пришлось заночевать, потому что река вышла из берегов. Анжелику и впрямь все принимали за мужчину; к примеру, трактирщица, когда кучер стягивал с девушки сапоги, спросила: «Что вам, господа, угодно на ужин?» — «Что есть самого лучшего, то и подайте», — последовал ответ.
