Я попросила у него три дня, чтобы хорошенько обо всем подумать, и он уехал в Париж, но через три дня вернулся в Вернейль, и все эти дни я только и делала, что старалась отвратить от него свое сердце, но так и не смогла, хотя до самого отъезда ни на минуту не забывала, какие страдания мне уже пришлось из-за него претерпеть. Любовь и отчаянье все равно взяли верх, и вот я решилась».
На исходе третьего дня Лакорбиньер подъехал к замку и пробрался в садик. Анжелика де Лонгваль ожидала его там и провела в подвальную каморку, и он до смерти был рад, узнав о решении девушки.
Бежать сговорились в первое воскресенье великого поста. «К тому времени нужно раздобыть серебро и коня», — сказал Лакорбиньер, и Анжелика пообещала сделать все, что в ее силах.
И она стала ломать себе голову, как ей подобраться к серебряной посуде — о деньгах и думать было нечего, отец всю наличность увез с собой в Париж.
Когда пришел назначенный день, она сказала конюшему по имени Брето: «Мне нужно послать ночью слугу в Суассон купить тафты на нижнюю юбку, так что пусть заранее оседлают коня. Обещаю, он будет на месте раньше, чем проснется маменька. И не дивись, что прошу его на ночь, я не хочу, чтобы она тебя бранила».
Конюший обещал исполнить веление молодой госпожи. Теперь следовало заполучить ключ от главных ворот. Анжелика объяснила привратнику, что собирается ночью послать человека в город за какими-то покупками, но графиня об этом знать не должна… Если он снимет со связки только нужный ключ, она ничего не заметит.
Оставалось главное — выкрасть посуду. За ужином, словно «по наитию свыше» (это слова Анжелики), графиня сказала служанке, которая ведала серебром: «Юберда, господин д'Арокур уехал, так что запри-ка ты серебряную посуду в этот сундук. Ключ принесешь мне».
Анжелика похолодела… Отъезд пришлось отложить. Но когда утром в следующее воскресенье графиня отправилась на прогулку, ее дочери пришло на ум призвать деревенского кузнеца и приказать ему, под предлогом того, что ключ куда-то запропастился, снять с сундука замок.
«Но так просто дело не кончилось, — продолжает она, — потому что при мне все время был шевалье, мой меньшой братец, и когда он увидел, что я всем дала поручения и сама заперла главные ворота, то сказал: «Ежели ты, сестрица, собираешься обворовать папеньку с маменькой, я на это не согласен и сейчас пойду и пожалуюсь маменьке». А я ему в ответ: «Иди, бесстыдник, я ей и без тебя все расскажу и, коли она меня не образумит, сама образумлюсь». Но говорила я одно, а думала совсем другое. Мальчишка побежал докладывать о том, что я хотела скрыть, но на бегу все время оглядывался, и когда увидел, что я не смотрю ему вслед, решил, будто я и думать о нем забыла, и вернулся ко мне. А я нарочно не смотрела, я знала: чем больше показываешь детям, что боишься их, и уговариваешь придержать язык, тем больше им хочется все разболтать».
