Я надеялась увидеть жизнерадостную Германию, которую знала по романам, но еще по пути туда очнулась от своих мечтаний: люди на вокзалах, которые через окна протягивали нам бутерброды и чашки с кофе, выглядели совершенно одинаково в своей форме, а их движения были так похожи, что после третьей станции мне стало казаться, будто я еду по кругу. Кроме того, я дулась, потому что дома начала читать «Quo vadis»[63] и по маминому совету не стала брать с собой эту толстую книгу; теперь же я об этом жалела.
Две недели, которые мы провели на турбазе в Зауэрланде, показались мне неудавшимися каникулами: прекрасный пейзаж, голубое небо, но при этом спартанское жилье, чай с перечной мятой, сбор картофеля, новые немецкие пропагандистские книги, сводки новостей из «народных» радиоприемников, сопровождаемые бурным ликованием: так наши бывшие соотечественники приветствовали марш освободителей — Судеты снова стали частью рейха.
Я знала, что у нас имелись причины для ликования, ведь мы были немцами, угнетенным чехами меньшинством. Хотя одна моя бабушка была чешкой, вторая — наполовину венгеркой (а дедушка был вообще неизвестно кем) и мои родители выросли еще в Австро-Венгрии — все это меня нимало не волновало, у меня были другие заботы. За два года до того умер мой отец, он покончил с собой, никто не знал почему. С ним кануло в Лету и наше красочное детство, Фридландский парк, «хупмобиль», лошади, ландо, Кати, кухарка, и Бюргер, шофер. С тех пор я всеми силами старалась привыкнуть к своему новому статусу: девочка, растущая без отца, в стесненных обстоятельствах.
Теперь же внезапное облегчение пришло извне, поменялась среда обитания, а как именно она поменялась, мне дела не было; я с любопытством наблюдала за роскошью флагов, которая ожидала нас дома, слушала победные марши и ждала чего-то большего; как человек, который сидит в кино с зубной болью и надеется, что захватывающее действо поможет ему о ней позабыть.
События сменяли друг друга, но ничего сенсационного не происходило. Появлялись новые учителя и ученики, говорившие на языке рейха, старые знакомые неожиданно облачались в форму и сразу становились чужими. Учителя начинали уроки со вскидывания руки, а класс должен был в ответ громко крикнуть «Хайль Гитлер!». Как иностранной речи я училась новым выражениям партийного языка.
Вокруг было много новых лиц, и я не очень-то замечала, когда кто-нибудь исчезал. Например, друзья моего отца из «Шлараффии»
