Неправда.
— Да, — будто видит меня насквозь. — Я отмечу твоих друзей, но печать защитит только от тех, кто слабее меня. Другие Высшие по-прежнему будут представлять угрозу. А если кто-нибудь из огненных магов в Университете сможет запустить чары, ситуация станет непредсказуемой. Поэтому я не обещаю. Но сделаю все, чтобы… — оглядывается. Рябь пробегает по чешуе острых скул. — Что бы они не говорили — доверься мне. Я вернусь на рассвете. Дай руку.
Протягиваю трясущуюся ладонь. От нарастающего внутри жара воздух плавится и искажает формы. Плутон кажется то близкой, то далекой: трещиной в стене, старческой тенью…
Когти вспарывают повязку, чиркают по коже. Под тряпкой рана набухшая и глянцевая, тугая от белесого гноя.
— Молчи. Твои друзья недалеко, — зажимаю рот. Тварь взрезает нарыв и обхватывает кисть ледяной жесткой лапой. Закусив пальцы, позволяю ей говорить короткие, игольчатые слова — пока плоть лопается и шевелится под шершавым прикосновением. Запнувшись, Плутон хрипит на понятном языке:
— Ты выбрала меня. Пора признать это.
— Я не верю тебе, мне просто стало жаль… — стону — тихо, чтобы больше никто не услышал.
— Пусть так, — соглашается. — И мне стало жаль тебя. Но я здесь по иной причине. Думаю, ты тоже.
— Ты ничего обо мне не знаешь!
— Я знаю, что ты разделяешь себя на хорошее и плохое. Часть, к которой принадлежу я, относится ко второму. Ты гнала нас прочь, каждый прошлый день — но вдруг позволила мне быть рядом.
— Отпусти, — мышцы продолжают жить собственной жизнью.
— Нет. Не сейчас. Люди становятся очень хорошими слушателями, если сделать им больно, — в ее горле клубится смех, но твари хватает совести сдержаться. — Тебе нужно многому научиться, Аваддон.
— Я ошиблась! — шиплю, вырываю белую, покрытую изморозью руку. Прах осыпался, открыв чистую кожу. Рана свернулась в тугой шов. — Вы все одинаковы! Жадные, эгоистичные, тщеславные, — Плутон дергает головой, чуть опускает тонкие рога, будто готовясь к атаке. Одним прыжком шарахается на другую сторону дороги.
— Вы сделали нас такими, — холодно скрежещет и отворачивается, небрежно подставляя спину с острыми крыльями лопаток. Вспрыгивает на крышу, скрывается за скатом.
Глотая сумеречный запах остывающего города, я глажу новый шрам. Вскоре разбираю голоса. Шелест. Из переулка слева показывается свет, выныривает ослепительная в сгустившихся тенях сфера. Мир перестает двоиться. Тошнота и звон, жар — сходят волной озноба.
Приблизившись, маги гасят заклинание, и улица вновь погружается в вязкий полумрак. Айяка несет кульки. Парни сгибаются под тяжестью пухлых рюкзаков. Наас бухает ношу на крыльцо и садится на ступеньки.
