— Зачем ты так, — нахмурился Кулябкин. — Я не люблю. А статью об этих случаях я напишу… ты же слышал.
— Статью! — Сысоев воздел руки к небу. — Какую статью?! Несколько случаев из практики? Четыре страницы текста? Ты опупел, что ли? — Он подтащил ногой стул, сел против Кулябкина. — Борька, не будь дураком, включайся сразу в работу, иначе возьмутся другие, такими вещами не бросаются…
Он передохнул.
— А потом тут нужен научный подход. Статистическая достоверность, новые наблюдения… Три года, всего три года, если ты хочешь вырваться отсюда, стать человеком, уйти со своей таратайки.
— Но я не хочу тратить три года на то, что уже сделано… Мне будет неинтересно. Пускай другие…
— Подумай, что говоришь! — упрекнул Сысоев. — Может, это лучшая мысль в твоей жизни. Твой Клондайк! А потом, раз уж мысль высказана, она все равно не погибнет. Подхватят. Оторвут с руками, а о тебе если и вспомнят, то мимоходом, мол, нечто похожее видел врач «скорой помощи» Кулябкин. Правда, то, что он видел, к науке никакого отношения не имело.
— Я же сказал, — хмуро повторил Кулябкин, — что статью напишу, а дальше пусть разбираются другие. Я практический врач, и статистическая разработка мне неинтересна. Да и некогда.
Сысоев всплеснул руками.
— Я понял: ты — сумасшедший. Честное слово, сумасшедший. У тебя есть возможность сразу хорошо заявить о себе. Нельзя же век куковать на «скорой». — Он молитвенно сложил ладони: — Пресвятая дева! Дай мне отработать эти три года!..
Он неожиданно обнял Кулябкина и весело сказал:
— Мне бы на такую мысль напороться, я бы свое не упустил. Даже со «скорой» бы не ушел, пока материал не собрал. Такая штука кое-чего стоит.
— Ну так занимайся, — предложил Кулябкин.
— Нет, — сказал Сысоев. — Я человек благородный и чужих открытий не беру. Я, Боря, хочу сам. Это, возможно, мой единственный маленький недостаток. Как-то неудобно всю жизнь потом сознавать, что ты снял чужие пенки, это меня будет угнетать, Боря. — Он засмеялся. — Но ты не волнуйся, найдутся обязательно «изобретатели» твоего открытия. И тогда ты начнешь кусать локти, говорить о человеческом неблагородстве…
Он прошелся по ординаторской, высоко и торжественно поднял правую руку.
— Я понял, Боря! — воскликнул Сысоев. — Отсутствие честолюбия, как и его излишки, самый страшный человеческий недостаток. Ты, Боря, обязательно умрешь от скромности.
Он сложил руки, воздел глаза к небу и пропел:
— А-аминь!
— А гномы живые? — спрашивала Бориса Борисовича Юлька. — А почему глиняные? А можно по телефону? Ой, — закричала она, — мама просит трубку…
