— Тебя…
Оля смеялась:
— Это ты пьяный такой?
— С первого взгляда, — упорствовал Вилька. — Что — не бывает?
— Бывает, — соглашалась, и сразу: — Счастливо тебе.
— Это что значит? — не понимал вроде бы.
— До свидания.
— До какого? — изумлялся. — Амба. Свиданий не будет. Солдаты, в путь, в путь, в путь, — спел. — Я тебя защитю, — пообещал. — Или «защищу», — поправился. — Не важно. Правильно все равно только Ларь знает… а больше этого и не нужно никому. Пойдем к тебе?
— Зачем?
— Как — зачем? — спросил опять нагловато. То ли правда пьян, но, может, и притворяется.
Шепот, смех…
Уговоры.
Ася сидела на лавочке все в той же позе. Картина стояла рядом. К ночи становилось прохладнее. Туман.
— Не надо бы фильма твоего, Коля! — сказал вдруг Лариков.
— Здрасте! — изумился Вараксин и даже поклонился. — В честь чего?
— Предмета для разговора, понимаешь ли, нету.
— Ты и есть предмет.
— Бог с тобой! — махнул рукой Лариков. — Пустое… одни слова. — Уеду, ребята, — печалясь, сказал Андрей, — обязательно я уеду.
— Куда? — спросила Клара.
— В Москву, — твердо ответил Андрей. — В аспирантуру поступать буду. Надоело голову морочить. И себе и им. В Москву!
— В Москву! В Москву! — обрадованно вспомнил Вараксин. — «Три сестры»! «А музыка играет так весело»! И Вараксин с необыкновенным искусством, округляя щеки, прижимая пальцами нос, в одиночку изобразил целый духовой оркестр.
— Браво! — хохотала Клара, а Лариков опять сказал: — Феноменально!
Голубь сидел у него на плече.
— Однако ехать тебе никак невозможно, — прекратив балбесничать, вдруг неожиданно и очень серьезно сказал Вараксин. — Мы тут сеем. Разумное. Доброе. Вечное.
— Мы сеем, Коля, но всходов нет.
— Почему? — спросил Вараксин. — Вот Валентин…
— Что Валентин? — опять испуганно спросил фокусник.
— Не в этом дело, — сказал Лариков серьезно.
— А в чем? — опять спросила Клара.
— А в том, — сказал Вараксин, немного злясь. — Вот слушал я с утра про Каренину. Ничего не скажешь. Убеждает. Снимаю шляпу.
И Вараксин вправду шляпу снял.
— И что дальше? — спросил его Лариков.
— Что дальше? — не понял Вараксин.
— В чьей-нибудь жизни это что-нибудь изменило? В твоей хотя бы? Или даже в моей?
Вараксин не ответил.
Лариков опять повернулся к пианино, взял аккорд, другой, образовалась мелодия, вальсик. Он, оказывается, играл хорошо.
— Ничуть, Коля, ничуть… только бы, знаешь, мне поступить. Экзамены выдержать. Иль не фэ па дут! Я тоже, Коля, реальности не чужд. И мне охота, как у людей. Не хуже. Стану диссертацию писать. Только тему бы вот только позаковыристее изобрести. И потемнее. Что-нибудь, знаешь, вроде «силлабических особенностей русского додержавинского стиха». Тут и бабки пойдут. А? Совсем другие, не учительские бабки, Коля…
