От таких людей не убежишь, да я и не стараюсь. От Ишпански-то еще как раз можно было бы — спрячешься, как улитка, в свою ракушку, и сколько бы ни стучались, ответишь: «Оставьте меня, пожалуйста, в покое». Но вот сейчас ко мне в палату вошли не только эти трое, вместе с ними — сам завод.
Завод, который для меня давно уже перестал быть просто рабочим местом. Потому что, когда бы и как бы ни выходил я за ворота завода, он всегда остается во мне, я несу его с собой, хочу ли я того или не хочу. Он со мной даже в моих снах. И что бы со мною ни было, он всегда и где угодно настигает меня. Даже на больничной койке.
Да-да-да! Однако для меня завод, думаю, все же нечто иное, чем для этих трех солидных посетителей с серьезными лицами. Разный уровень. И напрасно они так тесно обступают меня, обдавая запахами табака; хоть они всего на расстоянии вытянутой руки от меня, все же меж нами зияет пропасть.
Но зачем все-таки они пришли?
Надо что-то сказать. Быстренько выложить, что тут какое-то недоразумение. Что со мной не приключилось никакой производственной травмы. Самая обыкновенная «гражданская» хворь.
Потому что, вообще говоря, заводские начальники обычно тогда раскачиваются на посещение больницы, когда какой-либо незадачливый трудяга в результате несчастного случая попадает в руки врачей. Чтобы перед тем, как начнутся официальные расспросы, фиксируемые в протоколах, подсказать бедняге, что́ стоит говорить, а что́ — нет.
«Надо упредить события», — подумал я.
— Я ничего не подпишу… — протестующе выдавил я из себя.
— И все же, дружок Пишта, это тебе придется подписать! — по-командирски осадил меня дядюшка Лайош Беренаш и, достав из своего портфеля бумажный пакет, положил его на тумбочку. В пакете было несколько апельсинов, плитка шоколада и карамель от кашля… Потом он сунул мне в руки лист бумаги и ручку. — Вот здесь, дружище! Расписка в получении. Подарок за счет директорского фонда, соколик, а мне за него отчитываться. — Тут он еще порылся в портфеле и извлек фляжку с айвовым соком. — Вот, приятель, есть еще и такое. Более крепкие напитки тебе все равно запрещены, не так ли?
На первых порах я не очень уважал дядюшку Лайоша, но потом проникся к нему настоящей симпатией. Здоровенный серьезный мужик из старой гвардии… Казалось, что с самого сотворения мира он сидит у нас и возглавляет профсоюзную организацию.
С Беренашем не случалось никаких исключительных историй, он не попадал ни в какие захватывающие перипетии, не склонен был ни к хитростям, ни ко лжи. Он всегда казался таким, словно его только что оторвали от станка. Он не мог, а возможно, и не стремился стать этакой яркой, современной личностью, с которыми ныне все чаще и чаще приходится сталкиваться на ковровых дорожках управленческих коридоров. Но, может быть, именно в силу этого он пользовался полным доверием. С одной стороны, потому, что ему не нужно было объяснять на пальцах, если тебя что-то беспокоило или не нравилось, и он понимал тебя. С другой же стороны, потому, что он не стремился ни над кем возвыситься, не пытался показать себя умнее другого, не норовил придраться по всякому поводу. Многие думали, что это у него такая тактика. Что он по расчету остался на роли «скромного кадра» и поэтому так готов сотрудничать с каждым, пойти на компромисс, примирить ссорящихся, словом, вести себя как тихий и доброжелательный служащий, ибо только в этом случае он может сохранить за собой свою позицию. Между тем он только «на коротких дистанциях» был тихой и уступчивой душой; «на дальних же дистанциях» он зарекомендовал себя крепким, как строительный кирпич, рабочим и упрямым, как вода, что точит камень. Словом, честным и порядочным человеком был и оставался старый Беренаш.
