— Афористка, значит. Трудный, наверное, хлеб, раз Ивана на сутки отправила, — усмехнувшись, недвусмысленно заметил Сергей.
— Да себя-то, кажись, не обижает. Была я раз несколько во Дворце культуры, видела ее читателей… Это она пускай Ванечке голову морочит, а я ж баба — все вижу и понимаю.
— Ну, видишь-понимаешь, а языком не мели, — перебил ее Сергей и неожиданно перешел на мечтательный тон: — Вот знаешь, о чем я сейчас подумал? Дома сеяльщиками, ты ж помнишь, всякие работали — хромые, глухие, дурковатые, а кличка прилипла ко мне? В детстве называли — думалось, так надо.
— А ты у братца поинтересуйся, — суховато заметила Тамара, затаив хитрый смешок.
— А ты сказать не можешь? — не отступал Сергей.
— Неужто тебе никто ничего не говорил?
— Никто. Наверное, думали, раз Прицепной, значит, знает почему.
— Ну с тобой, братик, не соскучишься! Прицепным ты стал, когда еще в колыске пузыри пускал. Ваня в ту весну работал на тракторе, ячмень или овес сеяли — уже не помню. Сеяльщиков не хватало, а может, не хотел брать абы кого. Пахал-то он как вол — с темна до темна. А наряды прицепщика записывал на тебя, серуна. Зарабатывал ты, мама говорила, побольше теперешнего. Кормильцем был! — Тамара — бережно и ласково — погладила брата по плечу, разрядилась коротким дурашливым смехом.
— А тебе не пора на бочку?! — беззлобно огрызнулся Сергей. — Народ же истомился от жажды!
— А-ай! — облегченно вздохнула Тамара, махнув рукой. — Мне этих, у кого с утра трясутся руки, ни капли не жаль. Вот что ты себе на завтрак сделаешь? Словом, так: кусок грудинки в морозильнике, поджаришь мясо с картошкой. Сходишь за Игорем — и дожидайтесь меня, ясно? Сегодня я пораньше сорвусь…
— Значит, визит не отменяется?
— А что делать? Отправь тебя одного — еще не туда заедешь.
— Ах так? Ну, держись! — подхватил завизжавшую сестру под мышки Сергей, усадил на верх холодильника.
Дверь открыл сам хозяин — не особенно высокий, скорее грузный, чем стройный, налитый неброской для глаза мускульной силой крепыш, про которых в старину говаривали: «не ладно скроен, да крепко сшит». Крупное, выбритое до блеска лицо, тронутое оспой еще в детстве, будто высечено было из речного валуна-окатыша, столетья точимого водой и песком, поэтому местами — отполированного, как слюда, местами — шершавого, в ямках, будто на нем черти горох толкли… Располагали на этом тяжелом неподвижном лице живые васильковые глаза под копной мягких, как у ребенка, смоляных волос. Шерстяной спортивный костюм молодил хозяина, несмотря на выдававшееся вперед брюшко.
