На рассвете, когда за окном растаяли ночные тени и в вагоне посвежело от проникавшего сквозь щели утренника, Сергея разбудил все тот же перестук вагонных колес, отчетливее доносившийся в купе, чем ночью; свесив всклокоченную голову с верхней полки, с минуту глядел в окно. Белесая от густой росы равнина переходила местами в песчаные нагорья, поросшие низкими жестковатыми купами кустарника, огибала болотистые, закрытые аиром и камышником берега небольших речушек и стариц, а то — обрывалась в яры и округлые, до сей поры не затянувшиеся воронки авиабомб, только с боков прикрытые папоротником пополам с ржавой крапивой-старюкой…
Лишь на миг, казалось, закрыл глаза: лето 1961 года, сотки в урочище Плоское и затянутое ряской болотце, из которого даже воды не зачерпнешь, чтобы хоть немного промочить пересохшее — не сглотнуть слюну — горло. Засуха. Все горит на корню…
Мама, загорелая, нет, — сожженная солнцем, рыхлит сапкой твердую, как сухарь, землю, часто наклоняется и дергает подрубленный жесткий сорняк. И когда от жажды и пыли пятилетнему Сергейке становится невмоготу, она молча сует ему в руки накалившуюся на солнце бутылку. Сергейка глядит туда, куда она показывает рукой, и видит еле заметную, запрятанную в оранжево-зеленых купах ясеней и пирамидальных тополей деревушку Хотомль: деревья издали кажутся игрушечными, призрачными, готовыми каждую секунду раствориться, исчезнуть в струистом мареве…
Сперва Сергейка идет по обмежку, краем поля, окуная босые ноги в пыль, теплую и пухлую, как свежая печная зола, затем почти с головой прячется в густом цепком травостое, живом гуле шмелей, стрекотанье кузнечиков, изумрудно-радужном шорохе порхающих с цветка на цветок стрекоз. Странная, однако, вещь: он пытается поймать бабочку невиданной ему расцветки и почему-то видит собственную вихрастую макушку, ныряющую в сиреневой метелистой пене травы.
Никого кругом. Кажется, мама тоже осталась далеко, за неведомыми пределами, и он один на земле в этот полуденный час, и ему ничуть не страшно остаться вот так одному, наоборот, небо, если долго смотреть вверх, лежа на спине, будто наклоняется к тебе и, сдается, не стоит никакого труда потрогать белый пушистый комочек — протяни руку…
На дворе, туго перевитом выпирающими из земли корнями ясеней, под раскидистыми кронами, образующими нечто вроде зеленого купола, — прохлада. Пахнет укропом, белым наливом и едва уловимо — солидолом: приплющенная консервная банка с палочкой валяется под ступенькой крыльца…
