— Скажи, дитятко, худо без домовины-то лежать? Ах, болятко ты мое… Я уже опосля повинился перед мамой, что недобре тебя положили, так она мне простить не может. Думал, как лучше, а выходит, кругом виноват, старый пень. Прощай, Марийка… Я к тебе днями еще загляну… — Трофим Тимофеевич обеими руками поправил на голове шапчонку и, пока медленно подходил со своей ношей к реке, пока переправлялся на свою сторону, ожившее в памяти прошлое немым укором стояло у него перед глазами…
В Видибор от начала войны немцы наведались во второй раз лишь в ноябре: в окрестных лесах и на дорогах появились люди (говорили на окруженцев), которые подорвали оставленный без охраны мост через Припять, а еще убили из засады нескольких румын. Поэтому несмотря на то, что канонада южного крыла немецкого наступления первые месяцы почти не долетала до Припяти, в Видиборе вскоре появились бронемашины и рота автоматчиков на мотоциклах. Высокий офицер, поджарый и лоснящийся, как баварская лошадь, гортанным голосом на ломаном русском языке зачитал приказ о «новом порядке», сдаче огнестрельного оружия и еще десяток пунктов, каждый из которых заканчивался словом «расстрел».
Затем объявил, обнаруживая в голосе доверительные нотки:
— Ваш кольхоз, люди, больше нет. Ест вместо него ферма. Вы корошо работайт на великий Германия — мы вас освобождайт от большевиков и евреев. Предлагаю выбирайт ваш старост… Пожалюста! — и он сделал картинный жест в сторону толпы. Этому самодовольному пруссаку, даже не запачкавшему на дорогах Европы свои новенькие, желтой кожи перчатки и безукоризненно подогнанный мундир, казалось, что и здесь, в полесской глухомани, где живут язычники, он неплохо входит в роль хозяина.
Старостой выбрали пожилого счетовода Прохора Сметника — единственного из членов правления, не попавшего под мобилизацию, которую в Островецком районе частично успели провести. За кажущейся инертностью и неразборчивостью видиборцев (поставили-то над собой хоть счетовода, да все ж не из рядовых!) не обошлось без неприметной для стороннего глаза природной мужицкой хитрости и, как выяснилось попозже, точного расчета: во-первых, вернувшийся из немецкого плена после империалистической Прохор умел связать пару слов по-немецки, и во-вторых, в Островецке, знали, волостным бургомистром сидит его родной брат, Адам Сметник.
Того же дня, прогулявшись по курятникам и погребам видиборцев, новые «хозяева» за один присест извели почти всех кур и гусей в деревне. Не обошли и хаты Трофима Дубровного. Четверо встали на пороге, едва семья села за стол. Запомнились блестящие от дождя плащи из прорезиненной ткани и надвинутые на лоб каски, скрип коротких сапог и чужая отрывистая речь:
