В семье свободнее вздохнули после того, как у Никодима обострился воспалительный процесс культи. Однако ж радоваться было нечему: открывшаяся рана вынудила Никодима расстаться с магазином, а самогонка окончательно свалила его на житейское дно, доведя до преждевременного конца…
Никодим ушел из жизни, и о нем никто в Хотомле не заплакал, не заголосил, как никто не обрадовался, не обнял его по возвращении в родное село. Тогда, много лет назад, Верка, доверчиво прижимаясь к рукаву его ватника, пропахшего дымом таежного огнища, семенила сбоку…
Глядя на присмиревшего в гробу отца — прибранного, вымытого, причесанного, — она вспомнила и недавнее свое горе, когда не поднялась однажды поутру корова Лыска. «Чертов» ветеринар «тянул резину», и отец, облегчая душу руганью, тайком от домашних подсыпал в пойло Лыске медного купороса, отчего корова к утру вытянулась в страшных судорогах. Вера, не зная причины несчастья, переживала смерть любимицы, зато отец получил деньги за страховку. И вот теперь, обласканная со всех сторон, окруженная сочувствием и состраданием мокрых лиц в доме, ставшем для нее родным, она еще не совсем ясно поняла, что все ее прежние беды в один миг растворились в э т о й огромной, как океан, беде. Все отступает перед смертью, кажется мелким и незначительным.
И потом, когда вдовство и сиротство сжились в пустой хате (старшие сестры работали: одна в областном центре, другая в Минске), облик покойного отца не стал ей понятнее и ближе, но и отречься от него ее никто не мог заставить.
Вере не хотелось расставаться с домом, в котором она так и не узнала, что есть на свете горькое слово — падчерица.
Но общая волна захлестнула и ее, выбросив на берег в Минске.
Довелось за эти два года — после вынужденного ухода с городской квартиры и до случайной встречи с Тамарой в доме Сукачей — поработать и на овощной базе, и дворничихой в областном центре… Но Веру по-прежнему тянуло в Хотомль. Наведывалась в деревню часто не в пример сестрам, которые всегда старались держаться от нее на отдаленье. Да и она к ним — особенно к старшей Алле, забросившей воспитание детей и дважды лечившейся от алкоголя, не тянулась все эти годы… Приезжала с полными сумками, а возвращалась в город налегке. В последний приезд, может, осталась бы надолго, насовсем. Но гордость взяла свое — без гроша, без ясной цели пустилась с маленьким Тарасиком в дорогу…
Тамара и Жорка, ее муж, щуплый, рыжеволосый, похожий на подростка, сидели в слабо освещенном коридоре нарсуда в ожидании своей очереди. В отличие от других пар, решивших расторгнуть брачные узы, эти двое сохраняли завидное спокойствие, будто они пришли не развод оформлять, а поучаствовать в небольшом развлекательном представлении.
