Все шло своим ходом. Дверь зала заседаний в очередной раз распахнулась, и делопроизводитель, молодой человек в фирменных джинсах и в майке с ансамблем «Добры молодцы» на груди, громко назвал их фамилии. Далее все размоталось быстро — быстрее, чем можно было ожидать: слушается дело за номером таким-то… заявление от граждан… вопрос к супругу… вопрос к супруге… короткие продуманные ответы… пауза, в которой как бы сфокусировались те три месяца, которые даются супругам на раздумье… нет, не передумали… что ж, вопросов нет. Постановлением народного суда Заводского района брак Георгия Мазана и Тамары Дубровной считать расторгнутым. Свободны…
Вышли на улицу и вдруг словно спохватились — свидетельство о браке осталось там, в суде. Значит, все вышло по-настоящему? От этой мысли Тамаре сделалось не по себе. Еще час назад этот человек был ей не чужим, и вот — чужие… Час назад у него и у нее было веселое настроение (бумага все стерпит!), а теперь… Она смущенно и виновато поглядывала на него сбоку, то ли не решаясь заговорить первой, то ли боясь сказать слово невпопад, то ли вообще не зная, о чем говорить в подобной ситуации. Она вдруг почувствовала незнакомое ей отчуждение к мужу, отчуждение, которого не знала даже в те моменты, когда до нее доходили слухи, что он ей изменяет. Однако с тем, что было в их отношениях, она смирилась, наверное, потому, что по-настоящему не любила его никогда, — можно, оказывается, жить и без любви, а вот с этой минуты их, по сути, уже ничто не связывает, кроме сына. Они разведены, а что поменялось для нее? Ничего. Она, как ни крути, осталась при своих интересах. Зато он теперь станет изменять в открытую, и ей ничего не останется, как помалкивать… Господи, в какое дурацкое положение поставила она себя, согласившись на фиктивный развод! Но почему — фиктивный? Где это записано? Тогда получается, что она его попросту… одурачила. Вот славно!
Однако, погорячившись, Тамара так же быстро и поостыла: вспомнился недавний ночной скандал в доме Сукача, когда на выпад жены: «Какой ехал — такую и подвез!» тот ответил: «Чья бы корова мычала… Думаешь, ты лучше сестры?» Злую, удавкой подступившую к горлу обиду не выплакала в подушку до утра, но ничего не сказала ни ему, ни сестре — даже вида не подала, что все слышала…
Вера, как и условились, вскоре приехала в Минск. Довелось еще недельку побегать по знакомым, чтобы устроить ее без прописки на работу, — нашлось место в овощном ларьке, метрах в двухстах от дома, в тихом городском закоулке.
