С началом лета считалось в семье за большой грех не побывать за целый день в лесу; копеечный прибыток от сбора земляники, черники, малины ненамного возрастал к августу, когда созревала ежевика, смородина, клюква. Ягоды сдавали на заготовительный пункт, и сперва заготовители беззастенчиво обирали детей, валившихся от усталости с ног, а затем отец дома подозрительно пересчитывал медяки…
Один раз десятилетняя Чернушка, как прозвали ее в детстве за вороную, жестковатую от солнца и воды копешку волос на голове, сдала свой дневной сбор ягод и, не удержавшись от соблазна, на часть вырученных денег купила в автолавке мятных пряников. Проголодавшись за день, она тут же, у машины, съела их. А потом вспомнила, что надо идти домой… Знала, что лучше сразу сказать правду, потому что отец непременно вечером наведет справки у дружка-приемщика. Дрожа от страха, выложила все как есть. Никодим, ничем внешне не выдав себя, попросил подать ему холодненькой водички и, когда Чернушка с кружкой в руке приблизилась к отцу, цепко ухватил ее за смоляной вихор, намотал для верности на пальцы. Прошелся несколько раз костылем по худой узенькой спине девочки и, не удержав за волосы, не выплеснул злость, а только больше распалился; забившееся под кровать дитя, как собачонку, дико скулящую от страха и боли, попробовал доставать ясеневой, высохшей в кость палкой. Каждое удачное попадание все более вводило его в раж, и он делал изощренные попытки ткнуть девочку с той стороны, откуда она меньше ждала. К счастью избитой в кровь Чернушки, прибежала с фермы мать. Еще на подворье почуяв неладное по доносившимся из дома стенаниям, она вскочила в спальню и разъяренной тигрицей налетела на мужа-инвалида. Упав на него, тяжелыми, не отмытыми от навоза руками била его по лицу, рвала в исступлении жидкие волосы, пока обое — она и он — не выбились из сил. Плача над приемной дочерью, отмывая ее от крови, с надрывом кричала ему: «Мало ты сирот по свету пустил?!. Ты не калека, не-е!.. Пачвара! Фашист!.. Завтра же вызову милицию!»
И не вызвала. И все осталось в этой семье по-прежнему. А еще спустя неделю Чернушка, неся отцу покупку, потеряла почти у самого дома сдачу — пять копеек. Тихонько скуля и подвывая, зажав во влажной от слез и пота руке пачку махорки, проискала деньги до самого вечера… Она так бы и не решилась показаться на глаза отцу, если бы ее не выручила на этот раз сердобольная тетка Федора. Подошла, спросила, отчего плачет, и дала свои пять копеек: знала Никодима с молодых лет…
