— Да-а! Много твой Николай считается с родней! — подпрыгнула на месте Надежда, босая и простоволосая.
— Какой он мой? Из вашего кагала, — огрызнулся Демьян.
— Когда некая зараза накапала, что ты сметану ведрами волочишь с работы, — того ж дня пришли с обыском. Где поставил сливки? Тамарке надо банку налить, а другую Ване. Отвезет гостинца.
— В машине. Машина у калитки — не захотел будить сторожа.
— Нехай запчасти посымают, — пробурчала, накидывая кожушок прямо на сорочку.
— Да тут такое дело… Может, понадобится.
И Демьян неторопливо, с хрипотцой в голосе поведал жене про встречу на дороге, — хотелось хоть капельку участия с ее стороны к судьбе несчастной Веры, высаженной им у пустой ночной автостанции. Понимания. Жена слушала, настороженная и бледная, а под конец не выдержала — заходила по кухне.
— Ну-ну. Накормил, говоришь, ее и… байстрюка пожалел, да?
Демьян резко выпрямился, заметив в глазах жены зловещие огоньки, и пожалел о сказанном, но было поздно: пожар занялся.
— Так расскажи ж, как она тебя отблагодарила. Ах ты, рожа страшная! Сукач ненажорный!..
— Погоди горло-то драть, дура! Хлопцев поднимешь, а они тоже не с танцев вернулися…
— Конечно! Теперь я знаю, что была при вас всю жизнь дурой. Пока не заездили, Сукачи шаленые…
— Ты уймешься? Надо бы, говорю, бабеху с дитем обогреть.
— Еще чего! Сам чтоб в хату не смел соваться! Пока не помоесся! Справку от врача не принесешь!..
— Я б т-тебе зараз поднес, кабы не ночь! — вскочил Демьян. На женин крик: «Иди! Еще к ней иди!» — бешено хлопнул дверью.
На отрезке дороги в полтора километра от дома до автостанции выжал из молоковоза всю его оставшуюся мощь. Кинул взглядом на осветленное фонарями пространство, просеваемое колючей изморосью, — никого. Внутри прошлась тугая, щемящая волна, готовая комом полезть в горло, зажечься слезой на глазах… Бросив открытой машину, обежал кругом небольшое каменное здание — заметил на мокрой слякотной земле цепочку свежих следов к телефонной будке. Будка, как водится в райцентрах, была вверху не застеклена. Демьян, шумно дыша, заглянул в нее, молча рванул на себя тяжелую задребезжавшую дверь и встретил снизу спокойный, стерегущий взгляд Веры.
— Тише ты! Не разбуди Тарасика… — напрягая лицо до отечной сини на висках, прошептала она и плотнее прижала к себе сына. И когда все же признала его, длинные мохнатые ресницы едва заметно дрогнули.
— Да у тебя никак жар?.. — ахнул Демьян, отымая от ее лба ладонь. — Быстро подымайся! — приказал и скоренько нагнулся, помогая Вере с ребенком встать. — Дай сюда дитя… — неуверенно попросил и, ощутив на руках легонькую живую ношу, вдруг с необыкновенной ясностью понял, что его недавняя ссора с женой — в сущности пустяк в сравнении с тем, что он чувствовал в эту минуту. Боже! Да ничего ведь стоящего до этого момента, если разобраться, в его жизни, может, и не было… А жена как все жены: всего понемногу намешано. Ребус, одним словом! И не в ней дело. Он оглянулся на поотставшую Веру и увидел, что по серым щекам ее обильно катятся слезы…
