, империя же
пространственна. Пространство должно основываться на некотором опыте впускающей пустоты, на опыте падения предела. Для Негри и Хардта постмодернистской пустыней смысла является именно Империя
— В-четвертых, империя традиционно связывается с определенной формой праксиса. Империя — это политический организм, который, чтобы выжить, должен находиться в постоянном движении, прежде всего в процессе территориальной экспансии. Этот образ идет уже от описания афинского империализма у Фукидида и доминирует во всех серьезных теориях имперской власти. Мы упоминали, что он хорошо описывает и движение капитала. Империя есть режим постоянного действия. В этом отношении она является концентрированным выражением европейской метафизики, и особенно Нового Времени — действие, деятельность здесь всегда было высшей ценностью. Но деятельность бывает разная. Она может пониматься как интенсивная полнота раскрытия, может — как негативная, революционная трансценденция, трансгрессия, а может — как инициатива, начинание, будь то творчество или предприятие. Греческое слово "архе" (начало) означало "власть" именно в смысле "империи". Негри и Хардт понимают деятельность в последнем смысле, но если постоянная нестабильная, аритмичная экспансия товаров, капиталов, "ценностей" не кажется им особенно симпатичной, то созидательная "активность" трудящихся множеств (в том числе политическое созидание) кажется им высшей ценностью. И в том, и в другом случае мы имеем культ постоянной продуктивной самодеятельности, обе составляющие которого хорошо знакомы любому читателю этой книги. Современный ученый, например, должен все время порождать "проекты", изобретать "идеи" и публиковать книги, а современный предприниматель все чаще говорит о своей работе в терминах фильмов о войне — поэтому такой читатель легко идентифицируется как с имперским захватническим ражем, так и с гуманистическим культом творчества. Фактически, Негри и Хардт соблазняют читателя-карьериста идентификацией с "империей", действующей подобно ему, но в больших масштабах, но сразу же утешают его моральное самосознание, пообещав то же самое, но без отчуждения и эксплуатации. Подобная идентификация, изоморфизм индивидуального опыта с "коллективным" не являются знаком "воображаемости" империи — это скорее механизм легитимации, подобный репрезентации, действующей в государстве. Гегель выводит государственную власть из идентификации суверенной решительности индивида с суверенной решительностью государства. Негри и Хардт противопоставляют гегелевскому пониманию действия как негативной трансгрессии понятие о деятельности как о продуктивной экспансии.
