этого субъекта. Я уже цитировал сожаление Сесиля Родса, британского бизнесмена эпохи империализма, о том, что он не может аннексировать планеты. Тут, как и в позитивизме 19–20 веков, мы имеем посткоперниканскую контрреволюцию, котторая пытается осваивать новый, неантропоморфный космос старыми, антропоморфными средствами.
Итак, при коперниканском, революционном перевороте субъект становится на точку зрения мира, и мир, во всей своей чуждости, входит в революционную страну, заполняя ее своей странностью и пространством. Лишь потом мир становится из точки зрения целью преобразования и захвата.
Негри и Хардт сознательно опираются на модель экспансии, характерную для США, а не, например, для Британской Империи: североамериканская "империя" всегда сознательно строилась на "импорте", "всасывании" населения и капиталов — в этом отношении она действительно осталась (или по крайней мере оставалась до 11 сентября) на стадии пореволюционной, интенсивной экспансии (или им-пансии) [20]. "Империя" Негри и Хардта находится именно на первой стадии, где мир глядит на революционера, а не наоборот, революционер на мир. Проблема в том, что субъективная точка зрения у них вообще исчезает под напором мира, субъект подменяется субстанциальной творческой силой. Поэтому, строго говоря, в так понимаемой Империи революция, загнанная внутрь мира, дошла до такого предела, что просто уничтожила субъекта (вместе с суверенитетом государства) и явно угрожает уничтожить и сам мир как открытое пространство.
На обложке американского издания "Империи" помещена фотография участка земной поверхности, снятого из Космоса. На этом участке показано вихревое, воронкообразное движение атмосферы. Эта иллюстрация действительно хорошо передает неантропоморфный, остраняющий характер анализа в этой книге. Воронка имманентизации и интериоризации, впрочем, не вполне совпадает с представлением ее авторов об имманентизации мира как о простом прорыве имманентности — ведь воронка предполагает, что внутренним становится само внешнее, что интериоризация стягивает мир в черную дыру субъективности, имеющую имя, место и время. Но ведь у Негри и Хардта предполагается, что множества уже являются внутренними и имманентными и им надо просто освободиться от внешнего гнета империи. И вообще, кто, собственно, прислал Империи эту фотокарточку? Космонавт? Гигантское космическое зеркало? Разве так выглядела бы субстанция Спинозы на фотографии (ведь ее можно видеть только изнутри)? Не вытесняет ли здесь отсылка к "спинозизму" контакта с радикально
