Наконец, после распада СССР, который носил, помимо прочего, и национально-освободительный, деколонизующий характер, рухнула основная мировая линия раздела — так называемый "железный занавес" — и мир оказался в состоянии странной подвешенности, где все войны стали гражданскими, все противники — террористами, все противоречия — внутренними. "Глобализация" заключается не только и не столько в экспансии все более экстерриториального капитала (в Китай, в Восточную Европу), но и в лавинообразно растущей миграции, в размывании национально-государственного суверенитета. Конечно, многие в этой связи говорят об империализме США, тем более что форма политико-экономических перемен во всем мире часто носит узнаваемый отпечаток англосаксонской цивилизации. Но Негри и Хардт, отмечая насильственный, колонизующий характер глобализации, тем не менее смотрят на этот процесс не с точки зрения части, а с точки зрения целого и поэтому видят в нем не столько экстенсивный прирост, сколько интенсивную реструктуризацию. Спиноза побеждает Ницше.
Любая империя начинается с разрушительного, революционного кризиса, который взрывает внутренние перегородки общества и высвобождает политическую энергию в какой-то точке мира. Негри и Хардт справедливо выводят империю из революции, но они понимают последнюю как высвобождение уже готовой имманентности, в то время как я склонен рассматривать революционный процесс как имплозивный взрыв, который втягивает внутрь имманентного и поэтому кризисного общества все те структуры и границы, которые раньше располагались за его пределами.
Наедине с собой — так сказать, в коллективном одиночестве — революционное общество обращает свою негативную энергию внутрь, что ведет или к террору, или к апатии. Но в то же время этот одинокий политический субъект чувствует свою мессианскую миссию перед лицом ставшего пустым мира. Как я пытался показать в другой работе [15], 1990е годы, не только в посткоммунистических странах, но и во всем мире, следует рассматривать как революцию. Как и во время французской революции, в этот период исчезновение четких границ, противостояний и структур привело к интериоризации противоречий и к обращению отрицательной энергии общества против себя самого. В своем понимании революции как интериоризации мира, имплозивного взрыва бесконечной негативности, я опираюсь на Гегеля. Похожее, но все же принципиально иное определение революции дают Негри и Хардт. Для них, революция — это триумф имманентного, внутреннего, в его борьбе против внешнего и трансцендентного. Это не процесс интериоризации, имманентизации, а прорыв, открытие уже готовой "интериорности", имманентности. Недостаток такого определения революции — в том, что "имманентность" революции оказывается неполной, она не включает в себя трансцендентного. Подлинно и абсолютно имманентными, в духе Спинозы, являются не "множества", а именно Империя, которая вбирает в себя, в качестве изнанки, и революционную материальность, и аппараты ее опосредования: двуликое тождество революции и империи. Из двух смыслов, в которых авторы
